Во всяком случае, предположения Стилихона не замедлили оправдаться, как увидим на самом деле. Если к этому прибавить ещё то обстоятельство, что войска Стилихона были всякий сброд, составившийся из разных наций, готовый при малейшей неудаче изменить своему вождю, чему примеры в то время были нередки, то мы увидим, что Аларих, хотя был побежден, разбит и стеснён, однако ж имел перед Стилихоном огромное преимущество по тому единству, которое было между ним и готами. Армия Алариха состояла преимущественно, а под конец войны, может быть, исключительно из одних готов, обожавших своего короля и готовых умереть с ним. Чтобы избавиться от этого врага, Стилихон должен был истребить всё его войско вместе с ним. Но каких же последствий можно бы было ожидать от этой кровавой меры? Тогда было бы решительно невозможно соединение готов в одну нацию с римлянами, что задумывал Феодосий Великий и что Стилихон должен был признать единственным средством, дабы порешить вопрос в отношении к этому воинственному народу, появившемуся в римских землях, в пользу Империи, — и нет сомнения, что готы явились бы страшными мстителями за смерть своего короля и за погибель своих братий. Это было совершенно в духе древних германцев. Что же после этого оставалось делать Стилихону? По моему мнению, договор Стилихона с готским королем, стеснённым им до крайней степени, не только не может служить доказательством его измены государству, но был решительно необходим для Империи и есть несомненный признак глубокого политического ума в римском генералиссимусе: мало того, что он предотвращал часть тех вредных следствий, которые готовила Империи эта готская война, но он доставлял ещё Стилихону немало выгод. Благородная, сочувствовавшая всему высокому душа Алариха не могла остаться равнодушной к мирному предложению одолевавшего его врага; напротив, готский король глубоко быль тронут великодушием своего победителя и, принимая в управлевие западную часть Иллирийской префектуры, он поклялся в вечной дружбе к Стилихону и всегдашней готовности служить мечом в пользу его интересов, и, как увидим, сдержал своё слово. Стилихон не замедлил воспользоваться своим влиянием на готского короля и, безопасный теперь со стороны готов, при помощи его, задумал дать снова почувствовать свои силы Восточной Империи [128]
. Обстоятельства в Константинополе благоприятствовали этому намерению [129].Евтропий, энергический и неутомимый деятель на поприще неприязненной политики константинополского Двора в отношении к Риму, не только не мог продолжать свою опасную и для Стилихона и для Запада деятельность, но должен был позаботиться о своей личной безопасности. Он вооружил против себя Гайну и императрицу, и те сумели сперва удалить от Двора, а потом и погубить его. Гайна, заступивший теперь его место, по ограниченности своего ума, мог только поддерживать систему внешних действий, заведенную его предшественниками. Все его отношения к Западу ограничились тем, что он с невозмутимым спокойствием в изумительным хладнокровием смотрел на стеснённое положение Италии в начале готской войны. К тому же злоупотреблением власти он скоро сам себе приготовил гибель. Так как императрица Евдоксия, которая сделалась теперь правительницей Востока, мало занималась политикой, то система внешних действий, так хитро задуманная и с таким постоянством веденная Руфином и Евтропием, сама собою падала. Это не могло не быть благоприятным для Стилихона. Когда в 404 году Евдоксия, и без того не любимая народом, ещё более раздражила его своим гонением на Св. Иоанна Златоуста, то Стилихон почёл это достаточным предлогом ко вмешательству в дела Восточной Империи и убедил императора Гонория принять участие в судьбе Великого Святителя. Аларих [130]
, занявший по распоряжению Стилихона Норику, готовился к походу на Константинополь и ждал только, когда римский министр, с которым у него по этому случаю было свидание и заключён союз, подаст к этому знак. Сам Стилихон деятельно приготовлялся к походу и, полагаясь на дружбу Алариха, был уверен в успешном его окончании.