История странной любви

Борис понимал, что выглядит глупо, но не мог сдержать эмоций. Его глаза смеялись, губы тряслись в дурацкой полуулыбке, а пятки отстукивали ритмичную дробь. Он очень надеялся, что смысл этой дроби остается понятным только ему одному.

Зачем остальным слышать, что душа его разрывается от переполнившего ее счастья?!

Он сорвал с себя рабочую форму и почти побежал к машине, забыв попрощаться с озадаченными подчиненными.

«Домой! Быстрее! Быстрее! Надо уснуть, провалиться в забытье, чтобы завтра наступило быстрее».

Утром, а на самом деле – около двух часов дня – он проснулся свежим, бодрым и полным сил. Он чувствовал себя человеком, пообещавшим начать новую жизнь и взявшимся за дело с утроенной энергией. За три часа он успел превратить разоренное семейное гнездо в уютную холостяцкую берлогу. Вещи Манюни были безжалостно погружены в чемоданы и убраны с глаз. Вместо всего того, что жена называла милыми финтифлюшками (плюшевых мишек, засушенных цветочков и других исключительно женских штучек), он заполнил пространство теми безделушками, что грели исключительно его сердце. Вернул на место репродукцию Дега «В кафе», которую Манюня называла «пошлостью», а ему она всегда казалась образцом сочувствия и милосердия. К тому же краски картины были легкими, светлыми, нежными и передавали Борису умиротворенное, спокойное состояние.

Манюня же утверждала, что эта картина порочна и при одном взгляде на нее портится настроение…

Борис, конечно, предпочитал видеть свою жену в настроении хорошем, так что картину убрал без лишних споров. Так же, как и другую, купленную задешево лет десять назад возле Дома художника. Не было в ней ничего художественно значимого, но сюжет – компания людей, сидящих за красиво накрытым столом и с аппетитом поглощающих пищу – был Борису настолько близок, что эти люди, с удовольствием поглощающие еду, пьющие, смеющиеся, казались ему почти родственниками. Иногда даже он строил догадки: о чем они говорят? Самое интересное, что жена воспринимала эту картину примерно так же, с той только разницей, что исходящий от нее натурализм Манюню изрядно раздражал.

– Мне кажется, я буквально слышу, как они жуют и гремят приборами. А вот этот, кудрявый, отвратительно скребет ножом по тарелке.

Жену буквально перекашивало, она сверлила картину ненавидящим взглядом и добавляла:

– Разве можно проглотить хотя бы кусочек, когда тут – такое?!

Отношения с едой у Манюни и без картины были сложные, так что с кухонной стены сей шедевр Борис беспрекословно убрал, перевесив его в коридор. Но в коридоре картина пугала Манюню цветом: «Слишком темные тона у них за столом. Хочется видеть что-то светлое и воздушное, когда входишь в дом». В таком случае ей должна была бы понравиться на этом месте «Любительница абсента», но Борис не рискнул предложить. В гостиной картина смотрелась, по мнению Манюни, «слишком куцей», а в спальне – «несуразно». Впрочем, по поводу последнего у Бориса не нашлось возражений.

В общем, картина перекочевала тогда в шкаф, зато теперь вновь заняла свое почетное место между оригинальной инсталляцией из штопоров и бутылочных пробок и синей керамической рыбой, которая удачно перекликалась по цвету и тематике с витражными украшениями в виде морских обитателей на стеклах кухонной мебели.

Кстати, витражи Манюню тоже не впечатляли:

– Этим рисуночкам самое место – в ванной. Что они здесь делают? Плавали бы себе там…

– Манечка, всем им самое место – в наших желудках, – протестовал Борис.

Манюня тут же демонстративно засовывала два пальца в рот. Ее тошнило от одного упоминания о креветках, кальмарах или, упаси господи, осьминогах.

Но кухню Борис отстоял.

Он, в отличие от жены, морепродукты любил и грустил от того, что не имеет компании для их «правильного» употребления. С его точки зрения, совместное поедание подобной пищи придавало ей особый романтический привкус. Одному ковыряться в ракушках, подливая в свой бокал холодное «Пино Гриджио», было как-то неправильно и невкусно.

Борис вдруг подумал о том, что Вика наверняка неравнодушна к морским деликатесам. Точно он, конечно, знать не мог. Когда они были женаты, в начале девяностых, единственными подобными продуктами, что свободно лежали на прилавках, были пачки с малюсенькими перемороженными креветками отталкивающего серого цвета. Иногда они позволяли себе эту «роскошь» и с удовольствием лузгали их, как семечки, потягивая пивко. Так что, судя по всему, ни улитки, ни крабы, ни тем более омары не должны были вызвать у Вики отвращения.

Борис решил, что обязательно уточнит это сегодняшним вечером. Может быть, спросит прямо, или создаст удачную тему для разговора: «Не правда ли поздней осенью в Нормандии отменные мидии?», или даже решится и пригласит ее в ресторан после концерта Джо Кокера.