История странной любви

Хотелось – от осознания того, какими хорошими бывают друзья. Друзья, которые и теребят, и лезут в душу, и пристают с ненужными вопросами, и дают советы, когда их не спрашивают. Но в самый нужный момент вдруг становятся удивительно тактичными и смиряют свое любопытство, и не требуют подробностей, а просто тихо радуются за тебя и всего одним словом, одной интонацией дают тебе понять то, что ты поступаешь правильно. Генка, еще неделю назад засоряющий Борису сознание рассказами о достоинствах Манюни и даже обидевшийся на друга за его решение развестись, теперь о своей протеже даже не вспомнил. Как не вспомнил и об их последнем разговоре с Борисом, который практически вылился в ссору. Вот был разговор – и будто не было его. Исчез, растаял, унося прочь и груз с души, и обиду из сердца.

Вот так и должно быть у настоящих друзей.

Минутное непонимание не должно перерастать в затяжное молчание, иначе грош цена такой дружбе.

С дружбой у Бориса все наладилось. Пора было подумать о любви.

Он надел выбранную одежду, купил красивый букет любимых Викиных коралловых роз и задолго до назначенного времени оказался у входа в концертный зал.

Вика не пришла ни через пятнадцать минут, ни через полчаса, телефон ее отзывался короткими гудками, и гудки эти звучали для Бориса воплощением изощренного издевательства над всеми его рухнувшими мечтами и планами. Наконец она удосужилась прислать смс: «Джо Кокер опять сорвался. Извини».

– Идиот! – обозвал Борис себя самым подходящим эпитетом, выбросил цветы в урну и поехал домой.

Доехать он не успел. Через двадцать минут, окрыленный телефонным звонком, он мчался совсем в другую сторону.

14

– Такой не поступал, – в который раз сочувственно пробормотали Вике в трубку и поспешили отсоединиться.

Она тут же набрала следующий номер, но и там результат оказался таким же. Ни в одной московской больнице сведениями о мужчине средних лет по имени Матвей Куницын не располагали. В морги Вика звонить не решилась, хотя чем больше времени проходило, тем крепче становилась ее уверенность в том, что сделать это все-таки придется.

– Что ты психуешь? – удивлялась заявившаяся домой Лялька, которая застала мать за лихорадочным обзвоном больниц.

– Человек пропал! Ты разве не понимаешь?

– Почему – пропал? Просто ушел. Или ты по-прежнему считаешь, что от тебя уйти нельзя? – вызывающе спросила Лялька, и Вика с трудом удержалась, чтобы не залепить дочери звонкую пощечину.

– Матвей не мог просто уйти.

– Почему это? Я бы на его месте давно уже свалила. Приперся и живет на всем готовом. Пора бы и честь знать.

– Ляль, в кого ты такая злая? – спросила Вика неожиданно спокойным тоном. Неожиданно – потому что в последнее время все Лялькины подростковые эскапады приводили ее в исступление, заставляли взвинчиваться, повышать голос и впадать в крайнюю степень раздражения.

Теперь же чувство беспокойства за судьбу другого человека настолько превалировало над всеми остальными, что Вика не ощущала по отношению к дочери ничего, кроме огромной усталости от их затянувшейся войны.

– Почему это я злая? – Глаза Ляльки сузились и заискрились гневными молниями. Вся она сразу стала некрасивой, обнаружившей самые неприглядные черты угловатого, неуверенного в себе и не слишком смышленого подростка.

– Потому что недобрая, – отозвалась Вика и повесила трубку, которая в очередной раз повторила, что Матвей Куницын в их больнице не значится. – Только о себе думаешь, никакого сострадания не проявляешь.

– А к кому его проявлять? Он же асоциальный элемент.

– И что? Поэтому недостоин сочувствия? И в кого ты такая? – снова повторила Вика, на этот раз повышая тон.

– Что это ты вдруг стала такая жалостливая? Раньше в тебе такого не наблюдалось. А злая я, если хочешь знать, в тебя, больше не в кого.

– Ляль, – Вика почти перешла на шепот, – ты что? Почему – в меня?

– А кто, если не ты, изолировал родную мать и даже не удосужился навестить ни разу?!

– Откуда ты знаешь? – кровь хлынула Вике в лицо.

– Знаю, и все.

Вика молчала. На мгновение она даже забыла об исчезнувшем Матвее, не говоря уже о Борисе, который в эти минуты должен был ждать ее у Крокус-Сити.

Молчала и Лялька, а потом заговорила, как нашкодивший ребенок, хлюпая носом и перескакивая с мысли на мысль:

– Сережа сказал, если хочешь, можешь ехать с нами. А я – что паспорта нет. Он: «Надо поискать», – говорит. Я полезла, а там… Ну, я ничего не поняла сначала, а потом мне интересно стало. Я позвонила, а они говорят: «Что же вы ее не навещаете?»

И Лялька заплакала.

Вика осторожно обняла дочь, погладила по голове и попросила:

– Лялечка, а можно еще раз, и поподробнее?

Девочка кивнула и, немного успокоившись, изложила более связную версию:

– Сережа собирается на новогодние каникулы ехать в Эмираты. Сказал, что я могу присоединиться, если захочу.

– Господи, да зачем ты ему сдалась, если у него любовь-морковь?!

– Мам!

– Ладно, извини, я слушаю.

– В общем, я сказала, что ты, наверное, не отпустишь.

– Еще бы!