История свободы. Россия

Ситуация в философии особенно безрадостна. Философия, то есть диалектический материализм и его предшественники, – обязательный предмет на всех факультетах советских вузов, но трудно найти хотя бы одного преподавателя, с которым можно было бы сколько-нибудь интересно поговорить на философскую тему. Один из них, очевидно застигнутый врасплох, даже пустился объяснять заинтересованному иностранцу (чем весьма его озадачил), что при царском режиме в каждом классе были уроки Закона Божьего, на которые приходил священник, бубнил, что положено, а ученики сидели и смирно слушали. От них не требовали отвечать урок, и если они не шалили, не мешали и не допускали антирелигиозных выпадов, они могли, по молчаливому согласию, спокойно продремать целый час: ни одна из сторон не принимала другую всерьез. Преподаватели философии – те же самые циничные священники наших дней. Диалектический материализм обычно читают по учебнику, не изменившемуся за последние двадцать лет, с тех самых пор, как философские дискуссии вообще запретили, включая диспуты внутри собственно диалектического материализма. С тех пор преподавание его превратилось в механическое повторение текстов, значение которых постепенно полностью улетучилось, ибо они, как святыня, не подлежат ни обсуждению, ни, тем более, какому-либо применению – помимо ритуально-обрядового – к другим дисциплинам, скажем к экономике или к истории. И специалисты по этой официальной метафизике, и их слушатели, кажется, одинаково сознают ее полную никчемность. Конечно, безнаказанно признать это могут лишь немногие привилегированные: например, физики-ядерщики, которые получают, вероятно, самое высокое жалованье среди ученых и могут позволить себе заметить, почти публично, что диалектическая, да и вообще любая философия – чушь, на которую они не станут тратить своего драгоценного времени. Большинство тех приезжих с Запада, которые разговаривали с преподавателями философии в Москве, отмечают, что все они, как один, проявляют живейший интерес ко всему, что происходит на Западе, задают бесчисленные вопросы о неопозитивизме, экзистенциализме и так далее и слушают ответы с жадностью детей, неожиданно получивших доступ к запретным плодам. Если спросить их о прогрессе в их собственной области, выражение виноватого интереса мгновенно пропадает на их лицах, сменяясь неприкрытой скукой. Обсуждать проблемы, которые они сами считают мертвыми и бессмысленными, с не подозревающими об этом иностранцами никто и нигде не хочет. Ученые весьма откровенно дают понять, что их философские занятия, как всем известно, своего рода фарс, и они были бы счастливы, если бы им разрешили всерьез обсуждать хотя бы таких старомодных мыслителей, как Фейербах или Конт, но их руководство не находит это уместным. Совершенно ясно, что «подчиненные» не обманываются тем, что им внушают. Те, кто изучает философию, знают, что «наука», которую им преподают, – окаменелая бессмыслица. Преподаватели экономики обычно осознают, что терминология, которую они вынуждены использовать, в лучшем случае устарела.