Самым даровитым проповедником нового свободного учения был Шэфтсбери (1670–1713). Полный восторженной веры идеалиста в благородство человеческой натуры и обладая в то же время критическим умом Бэйля, он исследовал сущность и задачи морали и религии и стремился дать в своих сочинениях цивилизованному миру основные правила мышления, веры и деятельности. Он провозглашал в духе Платона добродетель, красоту и
Если боевым лозунгом Толенда (ум. 1722) было: «Не нужно догматического христианства», а Шубба (ум. 1744): «Нет исторического христианства», то лозунг Болингброка (1672–1751) гласил: «Вообще не нужно христианства». Талантливый и остроумный человек, он не признавал никаких религиозных и нравственных принципов, не верил в существование бескорыстной добродетели, но в то же время глубоко проникал в жизнь отдельных людей и целых народов острым и беспристрастным взором человека, много перевидавшего на своем веку. Этот философ — аристократ считал всю церковную религию, опиравшуюся на предполагаемое откровение, со всеми ее таинственными символами и мистериями, измышлением умствующих теологов. Вымышленную религию разработала, по мнению Болингброка, ради иерархических и политических целей жаждущая власти каста жрецов. Бессмертие представлялось ему весьма сомнительным благом; он считал: человек должен стремиться приобрести то, «что может доставить наибольшее количество приятных ощущений и наслаждений здесь, на земле».
Ту роль, которую Болингброк занял в области практической философии, в области поэзии играл его друг и единомышленник Александр Поп (1688–1744). Этот «князь рифмы», плывший на всех парусах по фарватеру современной ему учености и просвещения, сделался любимым, прославленным поэтом своего народа благодаря красоте формы, подкупающей ясности изложения и правильности языка. Правда, муза его никогда не достигала тех высот, где парят освободительные идеи, чувства, поднимающие душу над землей, творческая фантазия. Его увлекательная комическая эпопея «Похищение локона» представляет собой воздушное сооружение весьма изящной постройки и весьма богатое красками — «остроумная пародия на возвышенное». С веселой улыбкой он бичует здесь суетность общественной жизни и часто смешную или нелепую злобу дня. Переводом Гомера он хотел сделать возвышенную красоту и спокойную величавость ионийского певца более доступной для английского народа. Но его гладкий, рифмованный стих, которым некогда так восхищались, далеко уступает немецкому переводу Гомера Фосса. Переводу Попа прежде всего недостает греческого колорита, свежести, простоты и детской непосредственности — словом, всего того, что придает греческому эпосу неувядаемую прелесть. Старик Гомер в передаче Попа является каким‑то знатным, щегольски разодетым англичанином. В своих «Опытах о человеке» Поп с самоуверенностью философа развивает в изящных стихах свои воззрения — диестические доктрины касательно мира и человечества. Близорукий и поверхностный наблюдатель видит на земле лишь горе и страдание; а между тем наш мир есть создание высокой мудрости, полное внутренних совершенств, и таит в себе все данные для человеческого блаженства. Дать счастье может одна лишь добродетель. Но полнота и добродетели, и счастья достигается в согласовании с общественным порядком мироздания. Вся мудрость исчерпывается изречением: «Познай самого себя!»
Глубокая любовь к природе побудила шотландского поэта Томсона дать поэтическое описание четырех времен года. Как ни мало книга эта отвечает требованиям истинного художественного произведения, но все же ее вполне справедливо хвалят за ее элегически-идиллические стихи, дышащие искренностью и отличающиеся образностью и музыкальностью; в описании явлений природы ясно слышится отзвук настроений человеческой души. Как известно, нежные мотивы этой поэмы произвели глубокое впечатление на Галлера и Клопштока, а Гайдн взял у нее текст и тему для своего большого музыкального произведения.
Большое влияние на настроение умов того времени, особенно в Германии, оказали произведения Уота (ум. 1765) и Макферсона (ум. 1796). «В них звучит тот же грустный, полный тоски основной тон и сказывается то же идиллическое стремление к уединенному величию сельской природы и к невинному человеку лучших первобытных времен, как и у Томсона, и в манерных пасторальных поэмах Попа, наконец, во вдохновенных мечтаниях Руссо о жизни доисторической эпохи».