История тела. Том 3. Перемена взгляда: XX Век

Разумеется, есть сильное искушение закончить эту главу несколькими соображениями по поводу недавнего прошлого, сосредоточившись на двух важных изменениях. Первое связано с беспрецедентным присутствием женских тел на полях сражений. В течение XX века боевой опыт был в первую очередь мужской прерогативой: мужчины монополизировали право носить оружие и наносить урон. В этом смысле практики насилия в западном обществе вписываются в универсальный инвариант, характерный для человеческих обществ, где женские тела удаляются от оружия, то есть от любой телесной травмы, которая может привести в истечению крови[900]. Однако если в XIX веке исключение женщин из военной сферы было практически тотальным, XX век втянул их в эту область. Женский батальон, собранный Марией Бочкаревой (по прозвищу Яшка) в России после февральской революции 1917 года и вставший под ружье летом того же года, ознаменовал важное изменение. Женщины с оружием снова появляются во время войны в Испании, в подпольных повстанческих организациях II Мировой войны, среди советских партизан и в рядах Красной армии, а после 1948 года — в рядах Армии обороны Израиля. Сейчас женщины служат в боевых частях всех западных армий. Разумеется, еще далеко до того, чтобы военные функции были поровну распределены между мужчинами и женщинами — уже упоминавшийся антропологический запрет еще продолжает действовать, — однако XX век несомненно закрепил принципиальный переход и утвердил за женским телом право быть источником крайнего насилия.

Есть также искушение дать набросок истории виртуального, описав телесные мутации, происходящие в американской армии, особенно после запуска в 2008 году программы Land Warrior, которая должна затронуть все сухопутные войска[901]. Солдатская униформа превращается в сложную компьютеризированную информационную систему, которая дает пехотинцу возможность компенсировать ограничения человеческого тела на поле боя. При этом солдат, который несет на поясе мини–компьютер, сам становится частью информационной сети. Шлем солдата помещает между внешней реальностью и мозгом экран, где отображается вся необходимая информация. Благодаря навигационной системе солдат может определить свое положение на карте, а также положение своих товарищей, с которыми он связывается по радио и с которыми образует законченный коммуникативный узел: все слышат его, он слышит всех и может отправить им любые изображения. Таким образом солдаты остаются на связи на больших расстояниях, что существенным образом меняет телесные тактики боя. Солдаты становятся более могущественными: они могут отличать чужих от своих, визуализировать заранее воздействие своего огня (лазерный дальномер с областью действия до двух километров автоматически рассчитывает расстояние до любого объекта на линии прицела), смотреть видео из своего компьютера или из ночных и дневных камер наблюдения. В первую очередь усилились сенсорные способности солдат — особенно зрение и слух, — уменьшив тем самым опасность для солдат и сделав их самих гораздо более опасными. Добавьте к этому разработки, цель которых — снабдить солдат настоящим экзоскелетом, чья автономная электрическая энергия умножит их телесные способности (особенно в области ходьбы и бега). Нельзя ли усмотреть в этих западных попытках создать небывалого боевого робота, представляющего крайнюю опасность для врага в ситуации технологического превосходства, первые наброски новой — и возможно, еще более пугающей — версии «нового человека», этого великого, и в большой мере телесного, мифа XX века?

ГЛАВА II Уничтожение. Тело и лагеря

Аннem Беккер

В 1997 году писатель Имре Кертес, переживший Освенцим и преследования венгерского коммунистического режима, так описал свой двойной опыт жизни при тоталитаризме: «То, как люди могут полностью преобразиться, живя под диктатурой. Например, как они перестают следовать модели человека предыдущего века. Я это почувствовал очень непосредственно, почувствовал кожей. Освенцим — это самая тяжелая, самая жестокая, самая экстремальная форма тоталитаризма, с которой нам приходилось сталкиваться. Кто знает, что нам еще предстоит узнать?»[902] Кертес выбрал свою телесную оболочку, чтобы максимально ярко выразить свой опыт. В лагере все было направлено на то, чтобы обесчеловечить его: его подавляли, пытали, лишали сил. Кертес был одним из членов того меньшинства, которое пережило эти ужасные времена, и впоследствии он рассказал о них в своих произведениях.

В этом разделе мы будем говорить о выведенных из строя телах, плодах двух систем концентрационных лагерей: сталинской[903] и нацистской. Концентрационные лагеря, наследие колониализма XIX века (они применялись на Кубе и в ходе англо–бурской войны) и I Мировой войны, были задуманы как способ избавиться от гражданских лиц: их «концентрировали» за колючей проволокой на время боевых действий. Отсутствие питания или средств гигиены нередко превращало эти лагеря в места ужасных страданий[904].