История тела. В 3-х томах. Том 1. От Ренессанса до эпохи Просвещения

Открытие в 1777 году кислорода могло бы еще глубже трансформировать представление об упражнениях, необходимости их варьирования и особенно об их интенсивности. Четко идентифицировав принцип дыхания, Лавуазье установил новое, точное соответствие между вдыхаемым воздухом и совершаемым трудом, между потреблением кислорода и затраченным усилием. Поместив людей в закрытых помещениях и дав им задания, Лавуазье наблюдал за обменными процессами и пришел к выводу, что потребление кислорода находится «в прямой зависимости, скажем, от совокупности веса, поднимаемого на определенную высоту»[821]. Таким образом, предлагается новое исчисление телесного труда, где в качестве машины по производству энергии выступают легкие. Вразрез со старой медицинской традицией, дыхание воспринималось уже не как способ охлаждения крови или как механизм давления на артерии и сердце[822], но как горение нового типа, где необходимым условием исполнения упражнений становилось использование особого газа.

Тем не менее это открытие Лавуазье никак не повлияло ни на отношение к дыханию, ни на конкретные упражнения. Имевшиеся модели телесного труда по–прежнему отсылали к парадоксальным репрезентациям, смешивая разные представления об энергии: к образу свечи, постепенно поглощающей воздух (старая отсылка к жизненному огню), лампы, истощающей себя по мере горения[823], но отнюдь не обращались к принципу отдачи, рентабельности, который можно подсчитать, исходя из того, что поглощается и отдается телом, из эффективности обменов и измеряемого прогресса. Отчасти дело в том, что отсутствовал способ учета механического эквивалента выделяемого тепла: в конце XVIII века еще не была известна научная формула энергии — превращение калорий в работу. В 1826 году ее теоретически обосновал Карно[824], и лишь в середине XIX века она получила известность, достаточную, чтобы начать оказывать некоторое влияние на биологию.

Однако исследование проблемы обменов и измерение их эффективности началось уже в конце XVIII столетия. Тогда же конкретизируется параллель между количеством пищи, потоотделением и выполненной работой. Эмпирическая и уже довольно точная методика заимствована у скотоводов, стремящихся повысить рентабельность поголовья: сельское хозяйство постепенно вступает в эпоху цифр и расчетов. Так, в середине XVIII века Бейквелл на свой ферме Дишли–гранж создал «высоко усовершенствованное» животноводческое хозяйство и изменил даже физическое строение быков и лошадей[825]. Его методика сводилась к особому режиму питания, потению и нагрузке: система тренировки, неизбежно затрагивавшая боксеров и жокеев, которые в Англии конца XVIII века все чаще становятся объектами пари. Здесь еще нет представления об энергии, но начинает вырисовываться соотношение между потребляемым и отдаваемым: диета «необходима тем, кому предстоит тренироваться»[826]; нужно регулировать продолжительность и количество упражнений: «ложиться спать… в десять часов вечера, вставать в шесть или в семь часов утра, искупаться, растереться, метать гири вплоть до появления чувства усталости; пробежать милю, вернуться домой и плотно позавтракать»[827]. К этому добавляется ряд признаков, позволяющих опознать хорошо тренированное тело: «Состояние кожи является тем критерием, по которому знатоки оценивают готовность к упражнениям. Во время тренировки кожа всегда становится более прозрачной, гладкой, румяной и эластичной»[828].

Итак, постепенно утверждающаяся система упражнений не только имеет нравственный характер, но и нацелена на эффективность.

ГЛАВА V Зеркало души

Жан–Жак Куртин

В полумраке кабинета ученый рассматривает гипсовый бюст. На полу — труд по хиромантии и измерительные инструменты, на стене — анатомическая гравюра. Причудливые слепки голов стоят на полке, ожидая своей очереди. Фронтиспис книги «Искусство знать людей» (1659) Марена Кюро де Ла Шамбра, придворного и королевского врача, не оставляет сомнений, что речь пойдет об изучении знаков и языка тела.

Ибо природа не только наделила человека голосом и языком, дабы они служили истолкователями его мыслей, но, не доверяя его способности ими злоупотреблять, она также заставила говорить его лоб и глаза, дабы уличить во лжи, если первые не будут верно исполнять свои обязанности. Одним словом, она излила всю свою душу наружу, и не нужно окна, чтобы видеть ее движения, склонности и привычки, ибо они проявляются на лице, в виде отчетливых и несомненных знаков[829].

I. Физиогномическая традиция