История Тома Джонса, найденыша. Том 1 (книги 1-8)

– Минуточку терпения: дайте переварить величественное презрение, которое я питаю к вашему полу, иначе я буду слишком на вас сердиться. Ну вот – я постаралась проглотить свой гнев. А теперь, великий политик, что вы думаете о мистере Блайфиле? Разве Софья не лишилась чувств, увидя его лежащим без дыхания? Разве, придя в себя, она не побледнела снова, когда мы подошли к тому месту поляны, где он стоял? И какую вы укажете причину ее грусти в тот вечер за ужином, на следующее утро, да и все эти дни?

– Клянусь святым Георгием, – воскликнул сквайр, – теперь, когда вы меня надоумили, я все припоминаю! Разумеется, это так, и я от всего сердца рад этому. Я знал, что Софья хорошая девочка и не доставит мне огорчения своей любовью. Никогда в жизни у меня еще не было такой радости, – ведь наши поместья бок о бок! Я и сам об этом подумывал: оба поместья уже словно сочетались браком, и жаль было бы разлучить их. Есть, конечно, в королевстве имения и побольше, да не в нашем графстве, и я готов лучше пойти на уступки, чем выдать дочь за чужого или иноземца. К тому же большая часть крупных поместий в руках лордов, а я самое слово это ненавижу. Как же, однако, мне поступить? Посоветуйте, сестрица. Потому что, повторяю, вы, женщины, смыслите в этих делах больше нашего.

– Покорнейше вас благодарю, сэр, – отвечала миссис Вестерн, – премного вам признательна, что вы хоть на что-нибудь нас годными считаете. Если вы удостаиваете спросить у меня совета, то, я полагаю, вам лучше всего самому сделать предложение Олверти. Когда оно исходит от родителей, в нем нет ничего неприличного. В «Одиссее» мистера Попа царь Алкиной сам предлагал свою дочь в жены Улиссу. Мне, конечно, нет надобности предупреждать такого глубокого политика, что не следует говорить о том, что ваша дочь влюблена, – это было бы против всяких правил.

– Хорошо, – сказал сквайр, – сделаю предложение. Только уж задам я ему, если он мне откажет!

– Не беспокойтесь, – возразила миссис Вестерн, – партия слишком выгодная, чтобы встретить отказ.

– Ну, не знаю, – отвечал сквайр. – Олверти ведь чудак, и деньги для него ничего не значат.

– Какой же вы плохой политик, братец! – укоризненно заметила сестра. – Разве можно так слепо доверять словам? Неужели вы думаете, что мистер Олверти презирает деньги больше других, потому что он заявляет об этом? Такое легковерие пристало бы больше нам, слабым женщинам, чем мудрому полу, который создан богом для того, чтобы заниматься политикой. Право, братец, вас бы уполномочить вести переговоры с Францией. Французы тотчас вас убедили бы, что берут города исключительно с целью самозащиты.

– Сестра, – презрительно оборвал ее сквайр, – пусть ваши придворные друзья отвечают за взятые города; вы женщина, и я не стану вас порицать, ибо, я полагаю, они все же настолько умны, чтобы не доверять секретов бабам.

И он так саркастически рассмеялся, что миссис Вестерн не могла больше выдержать. Слова брата задели ее за живое (ибо она действительно была хорошо осведомлена в этих делах и принимала их близко к сердцу), она вспыхнула, раскричалась, назвала брата шутом и олухом и объявила, что не желает дольше оставаться у него в доме.

Сквайр, вероятно, никогда не читал Макиавелли, однако был во многих отношениях тонким политиком. Он строго придерживался мудрых правил, усердно насаждаемых в политико-перипатетической школе биржи. Он знал настоящую цену и единственное употребление денег, заключавшееся в том, чтобы копить их. Равным образом он был хорошо осведомлен в законах о наследстве, о переходе имения обратно к дарителю и тому подобном, часто высчитывал величину сестрина состояния и размышлял, достанется ли оно ему или его потомкам. В сквайре было слишком много благоразумия, чтобы пожертвовать всем этим из-за пустой размолвки. Увидев, что дело зашло слишком далеко, он начал думать о примирении; задача была нетрудная, потому что миссис Вестерн очень любила брата и еще больше – племянницу; хотя она болезненно воспринимала насмешки над ее знаниями в области политики, которыми очень гордилась, но была женщина необыкновенно добрая и покладистая.

Вот почему, отправившись первым делом на конюшню и заперев там всех лошадей, после чего их можно было вывести разве только через окно, сквайр вернулся потом к сестре; он принялся всячески ее ублажать и задабривать, взяв назад все, что ей сказал, и утверждая прямо противоположное тому, что так ее разгневало. Наконец, он призвал себе на помощь красноречие Софьи, которая, помимо чарующего и подкупающего обращения, имела еще и то преимущество, что тетка всегда выслушивала ее любезно и благосклонно. Результатом всего этого было то, что миссис Вестерн добродушно улыбнулась и сказала: