И все же вскоре единство коалиции дало трещину. «Восточная политика» достигла своего предела, дальше Кизингер был не готов идти. В отличие от Брандта. В тот день, когда министр иностранных дел в марте 1968 года на собрании партии СДПГ в Мюнхене назвал границу по Одеру — Найсе «заслуживающей признания и соблюдения», коалиция затрещала по швам. Эта трещина вскоре превратилась в бездну, через которую уже невозможно было перекинуть мосты. В этот же период стало известно, что СДПГ поддерживает тайные контакты с итальянскими коммунистами. ХДС, получивший информацию об этих конспиративных встречах от федеральной службы разведки и контрразведки, был приведен в ужас этими действиями СДПГ, о которых партнеры по коалиции ничего не знали. Социал-демократы тайно встречались в Риме с представителями СЕПГ, чтобы прощупать почву насчет совпадений во взглядах. То, что СДПГ отложило принятие мажоритарного избирательного права на неопределенный срок, только углубило образовавшуюся пропасть.
СДПГ, конечно, одобрила изменение избирательного права перед выборами 1969 года, самое позднее — 1973 года. Однако, когда им пришлось смириться с удручающими потерями, во время выборов и ландтаг Баден-Вюртемберга, социал-демократы призадумались. Внутри партии начались подсчеты, согласно которым в сомнительном случае они всегда окажутся на втором месте. С изменением способа голосования партия отняла бы у себя все коалиционные шансы и вынуждена была бы уйти в долговременную оппозицию. Снова коалиция оказалась под угрозой. Попытки Кизингера «умиротворить» пылкие сердца, как он сам говорил, ни к чему не привели. ХДС в этом решении видел разрыв коалиционных соглашений и был «до крайности недоволен». Министр внутренних дел Пауль Люке, яростный защитник мажоритарного избирательного права, подал в отставку. «Почему, — многие в Бонне задавали себе этот вопрос, не только заместитель министра Диль, — почему сейчас Кизингер не поднял вопрос о коалиции?» Снова канцлеру не хватило «металла в голосе».
Нельзя ставить ему в вину, что из-за этих политических маневров его должность представлялась ему «тягостными хлопотами». На Рейне Кизингеру было «несколько душно, да и климат не особенно стимулирующий». Его часто тянуло в Швабию, на родину, чтобы пополнить запасы энергии. Так Кизингер открыл для себя воздушное сообщение. В то время как Аденауэр предпочитал автомобиль, а Эрхард — железную дорогу, «летающий канцер» Кизингер пользовался вертолетами федеральной пограничной охраны. В своем «доме Герхардсру», небольшом особняке в Бебенхаузене под Тюбингеном, он проводил выходные дни, отдыхая от ожесточенного ритма боннской политической жизни. Здесь он знал следы каждого зайца и чувствовал себя настоящим счастливцем, часами гуляя по лесу Шёнбух и предаваясь собственным мыслям. «Я могу несколько минут смотреть на траву, — признавался канцлер, — и пытаться найти четырехлистный клевер». По вечерам он с удовольствием расслаблялся, читая криминальные романы Жоржа Сименона о комиссаре Мегрэ. Кизингер был прекрасным отцом семейства. Со своей женой Марией-Луизой он познакомился в Берлине на костюмированном балу. Он пришел одетый в бархатный камзол трубадура, она — Снежной Королевы. Оба выиграли приз за лучший костюм, станцевали вместе вальс почета, и Кизингер влюбился в прекрасную Снежную Королеву, совершенно потеряв голову. Он говорил, что «под париком из белоснежных локонов смотрели два огромных темных глаза, против которых совершенно невозможно было устоять». В тот же вечер он сделал ей предложение. Госпожа Кизингер принадлежала к тому сорту женщин, которые с удовольствием оставляют политику мужьям. «Сейчас он счастлив. Если я нагряну со своими политическими идеями или просто даже начну вмешиваться, он придет в ужас». Для Марии-Луизы это тоже была «любовь с первого взгляда». Больше всего ей понравилась «его красноречивость». Из двоих детей Кизингеров в то время в Гермении жил только Петер, который изучал юриспруденцию в Тюбингене. Дочь Виола переселилась в Вашингтон. Канцлер любил общаться со своей семьей, с ней он набирался сил для «большой политики».