История целибата

Такой тип целомудрия соблюдать было почти невозможно, даже мужчинам, стремившимся соответствовать высоким моральным принципам. Попытка увязать мораль с чисто механическим процессом вела к принижению ее значения и – что было еще хуже – делала ее смешной, когда, например, решительные или нервные молодые люди пытались воспрепятствовать неконтролируемым процессам, происходившим с ними во сне, обвязывая половые члены веревками, чтобы не допустить непроизвольной эрекции.

Респектабельных джентльменов поощряли соблюдать режим, который никак нельзя было назвать аскетическим. Доктор Уильям Эктон, британский пропагандист идеала респектабельного целомудрия, рекомендовал ежедневно принимать ванны, спать на жесткой постели, соблюдать умеренную диету без алкоголя, заниматься интеллектуальным стимулированием, религиозными исследованиями и большое внимание уделять физическим упражнениям. Последняя его рекомендация была с энтузиазмом включена в школьную программу и в лучшем виде представлена как «мускульное христианство».

На позднем этапе викторианского периода в истории Англии сторонники респектабельного джентльменского целомудрия разработали не имеющее отношения к медицине его рациональное обоснование, основанное на экономической модели того времени. Они исходили из общей идеализации самоконтроля во всех сферах жизни и доказывали, что, как и налоговая умеренность, сексуальное воздержание является благом и его можно достичь благодаря самоконтролю и сублимации, предпочтительно за счет рационального использования времени. Результатом соблюдения такого рода целибата должно было стать накопление капитала. С другой стороны, невоздержанность была злом, она вела к заключению слишком ранних браков и нищете.

Из этих положений следовало, что соблюдение целибата – до приемлемо позднего вступления в брак, после того, как было накоплено достаточно средств, чтобы купить приличный дом, – должно было стать интегральной частью образа жизни английского индустриального общества. В конце концов, разве не были сексуальное воздержание и трудолюбие связаны как ценности единой системы? Ведь говоря об индивидуально ограниченном запасе спермы, можно было прийти к выводу о том, что та же хваленая бережливость, создавшая британскую промышленную империю, позволила бы стабилизировать общество в случае рождения меньшего числа людей, которые становились бы достойными гражданами.

В более провинциальной, сельской версии взгляда на экономию спермы она называлась семенем – так к ней применялось образное выражение, присущее аграрным библейским временам. Однако сперма как семя имела совсем иное значение, чем сперма как ограниченная биологическая сила. Если семена не посеять, они сгниют, и бедные землепашцы проводили здесь аналогию со спермой, становившейся бесполезной, если она не была использована. Более того, если семя не пустило корни и не проросло, оно оставалось таким же бесполезным. Поэтому сельские мужчины обычно женились на уже беременных от них женщинах. Экономия спермы, за которую ратовали некоторые представители среднего класса, была бессмысленна с точки зрения работников и фермеров, веривших в раздутые от их семени животы жен[497].

Различные общественные движения возникали и действовали в ответ на настоятельные призывы к обращению в новую веру таких деятелей, как Сильвестр Грэм и его красноречивые сторонники в Северной Америке, в Европе и в Индии с ее собственной строгой и сложной системой сохранения спермы – брахмачарьей. На протяжении десятилетий развивалось «Движение за мужскую чистоту», пока не подошло к закономерному завершению, как и отпущенный природой запас спермы, который раньше или позже также подходит к истощению.

Дэви Крокетт и «Движение за мужскую чистоту»

Ах, эта Америка Викторианской эпохи, как же замечательно и витиевато ты внушаешь подавление сексуальных желаний! Причем на этот раз целями внушения являются не столько его обычные жертвы – женщины в шелестящих юбках, которые если не очень хороши, то очень плохи, – а молодые холостяки. Однако пора переходить к делу. Давайте обратимся к сбившемуся с пути добродетели холостяку до того, как он обретет спасение, и тогда мы его уже не узнаем.

Назовем нашего молодого человека Дэви[498] – ему бы это понравилось, потому что его кумиром был Дэви Крокетт[499]. Наш Дэви хорошо знал своего тезку по «Альманахам» Крокетта. На самом деле его душила зависть, когда он читал печатавшиеся там сентенции, сдобренные небылицами о лукавстве, мошенничестве, распутстве, подвыпившем удальце, сумевшем избежать ремня злого папы и с тех пор жившем в страхе.