История усталости от Средневековья до наших дней

И тем не менее остаются ситуации, в которых по-прежнему отмечается физическая усталость; эти ситуации запечатлены на фотографиях Франсуа Коллара: порты, где «докеры в капюшонах тащат мешки с сахаром»1613; трансатлантические лайнеры, где «человеческие печали спускаются с рей на дно», заставляя «кочегаров» закидывать уголь в «мир блестящих рычагов»1614; шахты, где в каждом шурфе «работа идет интенсивнее», конкурируя с «себестоимостью других бассейнов»1615; траулеры, бесконечные маневры делают профессию рыбака «эпической»1616. Это подтверждается иллюстрациями, опубликованными в 1920–1923 годах в журнале Floréal, «еженедельнике о мире труда»1617: с вклеек на нас смотрят «землекопы», «каменотесы», «кровельщики», «дровосеки» или «плотники», демонстративно отирающие пот со лба1618; все они работают киркой, лопатой или пилой, несмотря на широкое распространение моторов и электричества.

Другие примеры показывают, что технический прогресс порождает новые виды усталости, о которых в момент их появления упоминали редко: работа отбойным молотком, пришедшим на смену кирке, сопровождается вибрациями, о которых почти ничего не говорили; маска художника, защищающая от исходящих от красок вредных испарений, препятствует нормальному дыханию – об этом также умалчивали; страховочный пояс строителей, висение на котором вызывает дискомфорт, почти не упоминался; наконец, «ручной молот» кузнеца, требуемый для обработки определенных деталей, несмотря на существование механического молота, и прочие способы наблюдения и механического ускорения, которые начинает выявлять быстроразвивающаяся психология:

Использование полуавтоматических или автоматических станков облегчает задачу крупных мышц. Но скорость этих станков так высока, они требуют столько внимания, что часто вызывают значительное нервное утомление1619.

Еще важнее и показательнее то, что сами участники процесса отводят все большее место «работе» над поведением, обретению внутренней беспристрастности. Углубление психической потребности, по-видимому, усиливает чувство неудовлетворенности, отсутствия перспективы, утраты себя. Беспрецедентный пласт страданий, связанных с работой, вероятно, более специфичен, чем неврастения, и более глубок, чем только лишь влияние межличностных отношений и эмоционального климата. В этом, пожалуй, важнейшее изменение, произошедшее за межвоенный период: пробуждение самосознания и его влияние на прочувствование утраты. Вот что говорил «подавленный, усталый физически и морально» Констан Мальва, в 1930‐х годах работавший шахтером в бельгийском Боринаже: «Я оцепенел от сна, рот как будто набит тестом, я ничего не чувствую»1620; а вот слова Мориса Аллина, работавшего на заводе Renault: «Перспектива заниматься этим всю жизнь угнетала»1621; Альберт Сулиллу в 1933 году передает слова одного рабочего с завода Форда: «Такое ощущение, что его мозговое вещество также пострадало от последствий этого истощения»1622. Сам рабочий не различал мышцы и эмоции, мобилизацию физических сил и моральное уныние. Симона Вейль наиболее точно связывает это постоянство «движений, которые причиняют боль» и «глубокое чувство уныния»1623. Жорж Навель намекает на высшую степень отчаяния: «Я долго тащил свою [хандру]. Я дошел до крайности и сдался. Мне хотелось умереть»1624.

Это позволяет лучше измерить путь, пройденный психологией за несколько десятков лет. В XIX веке полагали, что усталость оказывает пагубное влияние на протяжении длительного времени, после чего наступает фаза краха или бедствия: нечеловеческие усилия горняков, упомянутые Золя при описании «откатки»1625, избыточные нервные затраты у неврастеников, о которых упоминал Джордж Бирд, описывая «американскую нервозность»1626. Органическое нарушение проникает в сознание, вызывая общее утомление.

Упоминавшиеся в 1930‐х годах крах или несчастье совсем другие: они связаны со смыслом, фокусируются на ценности, подпитываются ощущением деградации или исключенности, которое могут вызвать определенные виды работ. Они проникают в сознание, принося общую усталость, но не противостоя усилию. Они вызывают боль раньше, чем любое физическое воздействие. Здесь, в долгой работе по персонализации, корни огромного значения, придаваемого психологии в западном обществе.