История в зеленых листьях

Уже со второй встречи у них начались бешеные отношения. Они по-дружески дрались и оскорбляли друг друга. Тимофей, любитель красоты и процветания, не опасный, а даже трогательно-беззащитный, располагал к себе с первого предложения, озвученного мягким благозвучным голосом. Колкий и лукавый Тим, раздражающий своей громкостью. Мира развязно разговаривала с ним, не применяя тех фильтров и масок, которые обычно используют люди в разговорах с посторонними или даже своими.

Дело было не в статусе, не в физиологии, а в неутолимом чувстве собственничества и невозможности помыслить, что он может расточать себя кому-то другому, пока она не у дел. Может, Мира слишком мало знала мужчин и даже в близких предпочитала видеть не их самих с их пороками, а отражение себя и созданного в отрочестве психотипа. Несмотря на всё свободоволие, Мира так и не смогла изгнать из глубин подсознания тошнотворный образ мужчины – избавителя и защитника. Будучи воспитанной умными женщинами, она понимала опасность играть с хозяевами планеты и поэтому предпочитала абстрагироваться от них.

А потом возник тот вечер, когда она вернулась домой ночью… И всё это закончилось в той мелкой речушке. Что привело её прямиком в пушистые кудряшки Вари и очередную ослеплённость чужой душой.

12

Они смеялись, сидя на полу по-турецки и потягивая мятный чай из невесомо-фарфоровых чашек. Закат хлестал в лишённые удушающего влияния штор окна, расплавляя их золотой пылью от бежевых, почти атласных облаков. И всё было покрыто каким-то шёлковым туманом эфемерного полустёртого романа, преломлено ровно до того, чтобы стать чуть размытым. Слова Миры опережали её мысли, она в нетерпении передавала Варе драгоценности, которые впитал её мозг, – то, что перечитала, передумала, пережила, как будто опасаясь, что, не найдя выхода, сокровища сознания пожухнут и иссякнут.

– Сколько смысла в жизни, которая, закономерно оборвавшись, оставила в истории крупицу себя, проросла в явлениях прочих, став катализатором чьего-то следующего прозрения. Ничто не проходит бесследно… А люди оказываются сцеплены больше, чем привыкли считать, возвышая каждый себя. Невидимая энергетическая нить, пронзающая всё живое на планете…

Опутывало здесь то самое, домоводческое, о чём Мира давно мечтала, но что никогда не сбывалось, рассыпаясь о несовершенство мироздания и наболевшие отвлечённости. Из открытых створок шкафов и кладовок виднелись деревянные вешалки и коробки с обувью. Старой, невесть откуда взявшейся из тех времён, которые дошли до Миры лишь посредством туманных фраз матери, фраз без начала и конца. Мира с детства впитывала завораживающий мир вещей старше неё, может, поэтому прошлое для неё обладало куда большей поэтикой и значимостью, чем оголтелое будущее. Вот отчего любила она подёрнутые закулисной пылью спектакли легендарных питерских театров, словно приотворяющих дверь в прошлое семей и династий, в её неуловимое уже детство, произросшее недалеко от этих времён.

Отворённая дверь на балкон неспешно вытягивала из сада его наполненный дух цветения и сок жизни. Чем смутнее Мира помнила отрочество и юность из-за непрерывной усталости и недостатка солнца, тем ирреальнее становились события. Порой казалось, что они окончательно канули в Лету, но восставали замаранными клубами при малейшем прикосновении к материальным носителям, отпечатавшим мгновения прожитого. Как часто на Миру накатывала ободранность собственной восприимчивости… иногда даже хотелось стать идентичной людям, которые ни о чём не беспокоятся и ничего толком не воспринимают, утопая в смартфонах вместо созерцания бледного северного неба, на которое так больно смотреть после полугодичной мглы.

Она как будто со стороны наблюдала за ними – словно сошедшие со страниц неспешного романа с балконами и весенними цветами. Но героини романов не бывают счастливыми, а столкновение с социализацией и свободной волей людей слишком невыносимо. Оно будто вырывает частицы существа, заменяя его суррогатами ложного опыта, лишь изредка имеющего ценность.