История в зеленых листьях

Знал бы Арсений… Кретин! Она и познакомила их только затем, чтобы не потерять Варю. Мира видела, что та не готова переступить определённую грань социальных устоев, да и про себя могла сказать то же. А инцидент с рекой заставил её думать, что Арсений – подходящая для обеих кандидатура… Заботливый, чтоб его! Арсений, с которым роман было заводить болезненно и страшно, такой он тогда был… выше секса, нечто среднее между дядюшкой и молчаливым другом, изначально обрубившим всяческие поползновения в сторону фривольности. Выше нагадившего Тима. Мира мечтала иметь всех их у себя под боком, спаянных, выточенных под неё, ей благодарных, повязанных чем-то волнующим и приятным. А они разбегались, как тараканы.

Вместо себя Мира загорелась подсунуть ему другую, Варю, так как физическая сторона отношений вдруг легла непреодолимым бременем, которое не было сил тащить именно тогда. Сама Мира же осталась бы для возвышенности неспешного попивания разбивающегося кислыми ягодами вина. Интенсивность чужих романов привлекала с первой прочитанной страницы… А вышло, что и Варя, и Арсений размышляли идентично ей в трусливом увёртывании от непосредственных обязательств.

44

Сквозь туман и молчание пережитого всплывал последний с Варей разговор, завершивший формирование мозаики её образа и дополнивший всё, что было сказано до этого.

– Я всегда знала, что я приёмная, – начала Варя, и Мира почуяла, что главный ужас её истории не в этом.

– Моя мать, моя истинная мать, которая воспитала меня, никогда не скрывала это. Одинокая женщина, из крайнего эгоцентризма она решила завести ребёнка одна, без помощи мужчин. А может, череда неудач и бесплодие по их милости ожесточили её. Она была строга, неизменно указывала мне на все мои промахи и неудачи. Подчас она так сильно опекала меня, что переходила в тиранию. Оттого я, может, так рано и решила создать собственную семью. Тем не менее сейчас я понимаю, как тяжело ей было. Ведь у приёмных матерей нет взрыва гормонов, помогающих любить собственных детей… А без этого детей любить невозможно. Биологических матерей можно заподозрить в нежелании, случайности, сомнениях по поводу рождения. Но с приёмными матерями всё просто. Они более честные и великодушные. Для меня это подвиг. Когда она умерла, у меня не осталось корней. Я родила сама, и послеродовой кошмар, в который я погрузилась, подвигнул меня искать биологических родственников, чтобы разобраться.

Варя запнулась, с трудом что-то обдумывая. Мира жалостливо смотрела на неё.

– Моя настоящая мать… Не была наркоманкой, проституткой. Это вполне состоявшаяся женщина с вышкой и другими детьми, которыми она пыталась заштопать трагедию моего рождения в результате изнасилования.

Мира сжала глаза. Она боялась смотреть на Варю, словно чудовищный поступок какого-то безымянного человека без лица и души двадцать шесть лет назад и на них отбросил свой гниющий отпечаток.

А Варя почему-то хотела продолжать. Наверное, она слишком долго молчала и с отчаянием человека, у которого вновь рушится шаткая конструкция тяжело выстроенной реальности, кинулась рассказывать всё Мире, словно боясь, что снова на годы окунётся в безмолвие.

– Как можно любить себя, обрести покой и благодать, если знаешь, чего ты стоила своей матери? Она не хотела твоего появления, но ты вообще не можешь осуждать её. Потому что люди не должны сталкиваться с таким выбором, это выше человеческих сил. Что бы ты ни выбрала в её положении – ты заведомо проиграла. Жизнь твоя перечёркнута. Ты можешь ползать по земле, кривляться, что-то творить… Но это будет с тобой, как дыхание, неизменно на подкорке мозга. Я родилась с таким грузом и такой грязью, что лучше бы не рождалась вовсе. И протащила этот след дальше, на сына.

– Не надо так говорить, – решилась Мира разомкнуть уста, залитые солоноватой жидкостью.