История в зеленых листьях

Неосознанный страх распада семьи, преследовавший Миру в детстве наряду с ужасом потерять бабушку и дедушку. Обернувшийся подростковым прозрением, чтобы родители наконец освободились друг от друга и сделали новую попытку. Теперь же стало ясно, что они навек повязаны и несут крест друг друга. Уняв безумие молодости и уже даже не мстя друг другу за былые обиды. Чувство вины перед матерью и страх поражения перед отцом крепко отпечатались на задворках сознания. А ещё – твёрдая уверенность, что нет границ дозволенного, что всё интересно и объяснимо.

– Обычно это называют созависимостью. Она… сама часто провоцирует его. Не знаю, так ли это было раньше, – воспоминания ведь замещаются более поздними… Грёбаная ранящая игра, понятная только им.

– Так и есть. Жертва становится палачом.

– А палач – терпением. Вот и разберись после этого в градациях нашей личности! В семьях не бывает чистых, лишённых двойного дна отношений.

– Избавившись от девиаций и порока, чем будет занято человечество? Какой прок будет в чистом, лишённом потайной стороны сексе? Зачем будет нужно искусство?

Вожделенное соединение с Тимом как бессильный, финальный крик о слиянии семьи, которая никогда не была целой. Замкнуться в семье и построить бастион от прочих. Она искала похожего на отца, а их не оказалось благодаря уникальности каждого духа. И похожим показался его сын.

– А наша связь – девиация и порок? Мы ведь не сбрендившие и не конченые…

– Так порок – не обязательно что-то грязное и гипертрофированное. Он почти в каждом проявлении. И лишь называется страшным словом, чтобы контролировать население.

– Значит, не так он страшен. Просто обозван так теми, кто не понимает. Да и градации его меняются из века в век.

– Однажды людям надоест быть несчастными. И они откажутся от консерватизма.

– Твои заверения – хорошо усвоенная мода.

Мира почувствовала знакомое раздражение от подозрения, что Тим специально начинает противоречить ей, чтобы позабавиться её встряской.

– Странный упрёк… так можно сказать про кого угодно. А твои тогда – хорошо усвоенная старомодность.

– И кто вырастет в такой вседозволенности?

– Счастливые люди! Хотя, послушав консерваторов, понимаешь, что индивидуальное счастье людей их не интересует. Важно лишь пресловутое общее благо, словно мы до сих пор обитаем в пещерах. А общее благо оборачивается только эксплуатацией и манипулированием.

– Может, мы всё ещё и есть те кроманьонцы в пещерах. И без запретов нам не выжить.

– А мне что, страдать теперь ради всеобщего блага? Ради туманных перспектив, видя, как мою страну продолжают дербанить и заверяют меня, лишённую практически всего, в патриотизме, служении благу и необходимости плодиться на декретные в семь тысяч рублей? Похоже на издевательство.

– Ты эгоистка, – оголтело отозвался Тим, и Мира захотела врезать ему даже несмотря на то, что знала близость его взглядов к своим. Каждый раз она охотно верила в его тёмные стороны.

– Часто слышу это. Но я непробиваема. К сожалению, другие поддаются. Таят злобу, но внешне подчиняются, чтобы дикой краской взорваться скоро в очередной революции. Ненавижу реакцию! Сквозь стеклянный колпак такими рассуждениями не пробиться… Порой встречаешь людей во всех отношениях положительных, семейных, без пяти минут кандидатов наук, которые удивляются, что ты слушаешь металл… и ты понимаешь, что и это до сих пор какой-то вызов, хотя собственная жизнь кажется предельно плоской. Не буйство Бриков, не помешанность революционеров. Запертое сознание… Расскажешь, а всё так иначе выходит…

– Слова индивидуалиста.

– Благодаря этому жизнь в Европе так отлажена.

– Но они всё равно несчастны именно из-за рефлексии.

– Но я не могу равнодушно смотреть, как кольцо ограниченности и запретов сжимает их всё сильнее. Вся история человечества – это запреты серости, боящейся неизведанного, и подвиг гениев, перескакивающих через болото. Серость всегда робеет перед необъятностью Вселенной и нашей нерушимой с ней связью. Серости выгоднее построить себе бункер религии и окружить себя ею как обманчивым гарантом понятности. Вот почему в богемных кругах нравы свободнее – там клише и страх порицания, равно как и жизнь по линейке, не так цепляющи. Человечество всю свою историю вводит ограничения, отравляющие жизнь, якобы для всеобщего блага. И вся же история человечества – путь обхождения запретов. А дураками в итоге выставляют себя как раз блюстители недозволенности. Жизнь должна быть разноплановой. Всё всосать, всё увидеть… Испытать. Нет ничего страшнее, чем ограниченность, барьеры разума и восприятия, чем заведомое обрубание каналов и нейронов.

– Но и ограниченность ввели не просто так. А как сдерживающий фактор для тех, кто не способен полюбовно угомониться.

42

…и вот она закрывает дверь. Сверху слышны их смех и странное копошение. Но там должен быть он. Это его дом! Его ускользнувшая Варя и Мира, которая открыто смеётся над ним и приводит сюда другого мужчину… Он, а не кто-то ещё должен заботиться об обеих, пусть даже между ними образовались какие-то пласты, ему уже неподвластные! Шлюха!