История в зеленых листьях

Вполне устраивающее обоих увлечение с обрубленным будущим. Но затем что-то изменилось – Артём начал названивать по выходным, которые Мира целиком посвящала себе, и намекать на развод. Может, и в ней он увидел отголосок мощного восхищения и неафишируемого одобрения, которые ожидал ото всех. А она лишь смеялась в ответ после коротких прерывистых свиданий, сдобренных ложью, которую она не выпрашивала. Присланные букеты вызывали у Миры горьковатую усмешку. Наверное, это должно было растрогать её, подвигнуть к покладистости и разом наскучить партнёру. Чем циничнее Мира отзывалась на тривиальные знаки внимания, тем более заботливым и предупредительным оборачивался Артём. И Миру тошнило от того, что она якобы победила. Что это было будто её заслугой и главным достижением.

Изломанная сексуальность Миры не доверяла злоупотребляющим силой, но тяготела к ним. Заманчиво и запретно было просачиваться в эти вечеряющие номера к тяжёлым закрученным отношениям. Она пыталась вытравить из себя скрытое восхищение мазохизмом, в повседневной жизни это вовсе стёрлось, оставив платформу лишь для неосознанных фантазий с чужим мужем. Мазохизм их отношений перелился в осознанность, лишённую сексизма. Играть в романтизированный психотип и пожинать плоды дискриминации в социуме было неравнозначными измерениями горьковатости жизни.

Артём занимался политикой – работа его заключалась в том, чтобы всюду светить своё выверенное лицо и хорошенько замазывать нелицеприятные детали, словно о них никто не подозревал. Образ мужчины без страха быть на виду и поражать тем, от чего она маниакально укрывалась. Бахвальствуя, выдавая остроты и будучи приятным, он не видел личностей ни в своей жене, ни в Мире. Он даже умел казаться преломлённо-духовным, шифруя, что превыше всего ставит удовлетворение своих интересов. «Но ублюдки и кобели, и евнухи», – думала Мира.

Мира понимала, насколько глубок симбиоз между людьми, которые заводили детей и клялись друг другу в светлом будущем, и насколько болезненно обрубать его, вытравляя из себя гигантские пласты прошлого. Но это даже добавляло Артёму дополнительные баллы в игре в недосягаемость.

Месяц назад к ней пришла его жена. Мира ожидала увидеть напомаженную хищницу, одуревшую от власти и праздности. А увидела тихонькую женщину, едва не замотанную в платок. Вредно заочно сооружать образы патриархальной культуры.

Мире стало стыдно с отчётливо-тошнотворной ноткой пренебрежения. Не за себя – в душе она оставляла личности полное право творить то, к чему тянет душа. А за неё. Так унижаться – и ради кого? Ради социальной установки о нерушимом очаге? Психанула бы и пошла работать… Коллеги Миры так ныли из-за необходимости обеспечивать себя, но становилось ясно, что это для них не только обременительное жертвование личным временем, но и социальный тренажёр, развлечение и разнообразие. Неспроста же прабабки боролись за право учиться и работать не только кухарками.

Стыдно должно было быть и Артёму, поскольку жена не была для него абстрактным понятием в рамке для фотографий, как для Миры.

– У тебя есть целая жизнь, – после небольшого предисловия проронила безликая гостья. – А у меня, кроме семьи, ничего.

В обычное время Мира бы не растрогалась. Но одно дело было говорить о таких и не понимать их, а другое – смотреть на живого человека со своими градациями общепринятых явлений. Человека, попавшего в мясорубку женоненавистничества и ухищрений, что кто-то просто так позаботится о ней, любя до гроба. Про грядущее злоупотребление властью, разумеется, они уже промолчат. Кто платит – тот и заказывает музыку… «И кто виноват»? – хотела спросить Мира, но так и не смогла вымолвить ни слова.

Счастье всегда конечно. Грусть же разливается повсюду, застревая в венах и прорастая наружу маленьким кустом из плеча, который можно выдрать с мелкими беленькими корнями.

9

Хоть Мира и хотела отношений со многими, чтобы понять людей и вдохновение, которое они черпали из скрученности с посторонней энергией, сжималась в кожуру и трусила теперь от новых знакомств, смотря словно сквозь людей, а не в них. Потому что всё это уже было: сковырнувшиеся общие интересы, пересечение каких-то убеждений… А затем неизменное исчезновение без объяснения причин. Просто пошли своей дорогой, сделав её чёрствой и сухой. В работе было проще – там жили люди-манекены, люди-функции, с которыми получалось безболезненно трепаться о перспективах компании, не затрагивая сути.