История Вечного Жида, содержащая краткий и правдивый абрис его удивительнейшего путешествия, продолжавшегося почти 18 столетий

Недолго после этого я был в Эфесе, где в те времена восторгались храмом Дианы, считавшимся одним из чудес света. Он величественно возвышался, подпираемый ста двадцатью семью колоннами ионического стиля, высотой в шестьдесят футов. Недалеко от него продавал свои фантазии знаменитый Аполлоний Тианский. Он был похож – его внешность и его речи – на карманного игрока Калиостро, которого я вскоре увидел в Париже у принца Луи де Рогана, который думая, что я эльзасский еврей, допустил меня к себе. Между тем, было в Аполлонии нечто странное, ибо могу доказать это: я был в числе его слушателей, когда он оповестил о смерти Домициана в тот самый миг, когда тот был убит в Риме!

Я предоставляю тем, кто по своей доброте верит слову Плиния, дело восхваления Траяна. Говорят, его душа через посредство некой добродетельной персоны была освобождена из преисподней. Если бы это зависело от меня, то знаю точно, что я оставил бы его там, ибо я вовсе не люблю завоевателей. Не является ли в обоих случаях несправедливостью и жестокостью проливать человеческую кровь без (видимой) причины на поле брани или на эшафоте?

Я знавал кайзера Гадриана, с которым встречался во всех уголках империи. Он всегда имел при себе своего верного друга Антиноя, толстого со свисающими щеками юношу с приветливым лицом. Я видел этого монарха и в Риме, и я вспоминаю как при первой возможности передал ему письмо-прошение. Очень много разных просителей находились в тот день во дворце. Один из них уходил прочь, сраженный печалью: Гадриан за день до этого отказал ему в каком-то прошении. После того, как он спрятал свои седые волосы под париком, то пожелал снова быть выслушанным кайзером. Друг мой,– сказал ему кайзер, – я вчера отказал в том же самом прошении твоему отцу, я не могу решить и в твою пользу.

Во времена Гадриана в Риме процветала великая роскошь, город кишел обабившимися молодыми людьми, которые были заняты ничем иным, лишь своими наслаждениями. Среди них можно выделить Вера, которого адаптировал Гадриан. Под его подушкой всегда лежал Овидий; службу в его жилище несли мальчики, одетые как маленькие амуры, а их сподвижники, Борей и Аквилон по имени, имели за плечами крылья.

Антонин и Марк Аврелий были очень высокородными князьями, однако они имели несчастье попасть в зависимость от жестокой судьбы, которая в жизни мужчин, склоняющихся под игом брака, проявляет себя подлым образом. Они знали, говорят, как делать дружественную мину при плохой игре; они знамениты в «Анналах» как одни из приятнейших мужей, как и обе королевны Фаустины в ежегодниках огрубевших галантных журналов. Впрочем император Марк Антоний был бравым мужчиной. Он находился в очень угнетающем его безденежьи и предпочел гардероб своей супруги продать с аукциона, чем обложить своих подданных новым бременем (налогов). Римский народ его исключительно любил и выражал Галлии большую благодарность за то, что его жизнь благодаря этому (поступку) была продлена и что он изобрел для него лекарство Фериак.

После смерти Марка Антония судьба была озабочена поисками для римского народа ряда достойнейших князей, и посчитала наилучшим вручить ему кайзера Коммода. Он любил странствующих зверей, в качестве гладиатора он участвовал в боях семьсот тридцать пять раз; он имел сераль, состоящий из трехсот женщин, который он периодически обновлял[5]. Понятно, что я в силу своего призвания должен непрестанно путешествовать, и так как я более трех дней нигде оставаться не мог, то должен был познать Римскую империю как свой собственный карман. Я не мешкал извлечь пользу из моего странничества, и когда я проходил по местам, где останавливались прекраснейшие люди для осмотра (этих мест), я всегда старался угодить им. Так я видел Плутарха в Херонее, где он трудился над тем, чтобы издать жизнеописание знаменитых мужей. На мой вопрос, как он решился завершить свои дни в таком маленьком городе, он ответил: Как раз потому, что он так мал и что число народа здесь не может быть уменьшено даже на одну единственную персону. Он хотел также, чтобы я оставался в Херонее, дабы дать ему возможность совершить поездку в Рим, и дабы количество народа в его родном городе не уменьшилось бы по этой причине. Для меня принять подобное предложение было невозможным, чего он никак не хотел понять. Оскорбленный моим отказом, он отказался от своего обещания, которое он мне уже успел дать: включить меня в Жизнеописание о великих мужах.