История Венецианской республики

Горе папы Юлия из-за убийства его фаворита было, как мы можем прочитать, ужасно. Он неудержимо рыдал, отказывался от пищи. Он отказался дальше оставаться в Равенне и немедленно отправился в Римини в закрытом паланкине, и все, кто встречался на пути, могли отчетливо слышать его рыдания, доносившиеся из-за опущенных занавесок. Только через какое-то время после прибытия Юлий сумел взять себя в руки; но его ожидали новые несчастья. Мирандола (за этот замок папа всегда чувствовал себя лично ответственным) была в течение одной-двух недель захвачена Тривульцио. Папская армия, сбитая с толку, деморализованная и лишенная командующего, развалилась. С освобождением Болоньи открылась дорога для французов, которые теперь могли захватить все церковные земли в Романье, за которые папа сражался так долго и упорно. Все труды последних восьми лет были уничтожены. И теперь, в Римини, папа обнаружил воззвание, прибитое к двери церкви Санто Франческо и подписанное девятью его собственными кардиналами и поддержанное Максимилианом и Людовиком Французским, в котором провозглашалось, что первого сентября в Пизе соберется Всеобщий церковный собор, чтобы расследовать и исправить злоупотребления его понтификата.

Однако даже сейчас, хоть и ненадолго, самые унизительные новости от папы скрывали. Папские агенты в Болонье сообщили, что торжествующие граждане не только снесли замок, который он построил в центре города больше для собственного прославления, чем для защиты; они также свалили бронзовую статую, заказанную у Микеланджело, и продали ее на переплавку герцогу Феррарскому, который, в свою очередь, переплавил ее в огромную пушку, которую любовно назвал Юлием.

И как папа, и как человек Юлий II имел множество недостатков. Он был горячий, импульсивный («настолько импульсивный, — писал Гвиччардини, — что это погубило бы его, если бы не почтение к церкви, разногласия государей и условия того времени»), непостоянный, мстительный, плохой организатор и руководитель, плохо разбирающийся в людях. Будучи опытным тактиком-дипломатом, он неважно ориентировался в долговременной стратегии. Пожираемый ненасытным честолюбием, он был крайне неразборчив в средствах, стремясь достигнуть своих целей. Определенными качествами, однако, он обладал в полной мере — отвагой и неукротимым духом. По возвращении в Рим, когда ему было около семидесяти, папа уже обдумывал новый союз, который мог бы возглавить, включающий Венецию, Испанию, Англию и, если возможно, империю, чьи объединенные силы выдворят Францию с Апеннинского полуострова раз и навсегда. К началу июля начались переговоры.

Они не вызвали серьезных разногласий. Фердинанд Испанский уже получил все, что мог надеяться получить, от Камбрейской лиги, и не желал видеть дальнейшее усиление позиции французов в Италии. В Англии зять Фердинанда Генрих VIII охотно согласился удерживать своего соперника занятым на севере, в то время как его союзники сделают то же самое на юге — хотя он был вынужден указать папе, несмотря на то, что принял его предложения, что было бы лучше, если бы они не были преданы явно двойным агентом (очевидно, имея в виду покойного кардинала Алидози), который бы регулярно сообщал обо всех событиях королю Людовику. Венеция, которая во время переговоров сражалась упорно и в целом успешно, отражая атаки французов в Венето и Фриули, не требовала ничего другого. Максимилиан, как обычно, колебался; но даже без него новая лига демонстрировала, что является силой, с которой стоит считаться.

Двойственная позиция императора объясняется, помимо его личных особенностей, перспективой проведения церковного собора в Пизе, который он с королем Людовиком совместно поддерживали. Людовик уже начинал сожалеть об этой идее, которая в значительной степени была дискредитирована, когда по крайней мере четверо из девяти кардиналов, которых считали инициаторами собора, заявили, что с ними эта идея даже никогда не обсуждалась и что они не будут в этом участвовать. Затем папа Юлий объявил, что он сам созовет должным образом учрежденный собор в следующем мае, таким образом, в сущности, снимая надобность в сентябрьском собрании, которое теперь могло показаться для всех не более чем неуклюжим политическим ходом. Поскольку неканонический собор лишился необходимой поддержки, дата его открытия была отложена с сентября на ноябрь. Но и тогда, после всего лишь двух коротких заседаний, враждебность местных жителей вынудила перенести собор в Милан. И даже там, под защитой французов, над собором столь открыто потешались, что местный хронист воздержался от отчета о проведении собора, потому что, по его утверждению, принятые собором установления невозможно воспринимать серьезно, и вообще, у него мало чернил, чтобы их переводить.