История Византии. Том II

Учение Евстратия вызвало резкий отпор защитников ортодоксального богословия. Против Евстратия выступил один из виднейших в ту пору толкователей библейских текстов Никита Ираклийский[937], который объявил Евстратия создателем новой ереси. В 1117 г. на церковном соборе Евстратий отрекся от своих «заблуждений» и заявил, что трактаты, использованные его критиками, были лишь черновиками, похищенными у него и содержащими неисправленные формулировки[938]. Тем не менее, несмотря на давление императора и патриарха, большинство участников собора проголосовало за осуждение Евстратия. Рационализм потерпел поражение — впрочем, очень скоро он опять возродился.

В середине XII в. ряд видных церковных деятелей — диакон Сотирих, которого предполагали поставить патриархом антиохийским, Никифор Василаки, ритор Михаил — выступили с рационалистической критикой молитвы: «Ты бо еси приносяй, и приносимый, и приемляй, и раздаваемый, Христе боже наш». В формулировке обращения к Христу они усматривали противоречие, ибо, полагали они, приносить жертву — одно, а принимать — другое. Следуя по существу за Евстратием, Сотирих и его сторонники расчленяли единство троицы и полагали, что спасительная жертва была принесена одному только богу-отцу. В соответствии с этим Сотирих и его сторонники приходили к выводу, что и евхаристия приносится только отцу, но не всей троице. К тому же они шли дальше и усматривали в евхаристии не истинную мистическую жертву (таинство), но лишь воспоминание (αναμνησις) о действительной жертве. Наконец, расчленяя троицу, они расчленяли на два акта и процесс примирения греховного человечества с богом: сперва — в воплощении — человечество примирялось с богом-сыном, затем — ценой крестной жертвы (своего рода выкупа) — с богом-отцом.

Сотирих развил свои мысли в специальном диалоге, который вызвал резкие возражения большинства богословов. Особенно решительно выступил против Сотириха Николай Мефонский, известный своими сочинениями против латинской ереси[939] и опровержением неоплатонизма[940], интерес к которому проявляли и Пселл, и Иоанн Итал. Поскольку сущностью учения Сотириха было расчленение бога-отца и бога-сына, признание своеобразной иерархичности троицы, в центре рассуждений Николая Мефонского находился тезис о единстве троицы: ведь если, рассуждал он, лишить бога-сына чести принимать приносимую жертву, как предлагал Сотирих, то рухнет и принцип единосущности. Далее, Николай Мефонский отстаивал богочеловечность Христа: именно потому, что в Христе слиты совершенная божественность и совершенная человечность, он может быть одновременно и приносимым в жертву и приемлющим ее.

В борьбе против рационализма Сотириха он не ограничивается ссылками на авторитеты, но вынужден обращаться к логике. По мнению Николая Мефонского, Сотирих совершил две логические ошибки: он разделил неделимую природу (троицы) и смешал понятие природы (естества) с понятием ипостаси, ибо он будто бы противопоставлял ипостась естеству, когда говорил, что спасительная жертва приносится только богу-отцу.

Таким образом, Николай Мефонский в полемике с Сотирихом отстаивал основные принципы христианского богословия — мистическую единосущность ипостасей и мистическую богочеловечность Христа. На соборах 1156 и 1157 г. ересь Сотириха была осуждена.

По сути дела с тем же кругом вопросов имели дело участники собора 1166 г., предметом которого стали слова евангелия от Иоанна (14.28): «Отец мой более меня». Спор опять-таки шел вокруг проблемы соотношения отца я сына, вокруг возможности поставить бога-сына в иерархическое подчинение богу-отцу. На соборе было предложено пять объяснений спорной фразы: отец более сына как принцип предвечного творения; сын менее отца в силу своего вочеловечения; слова евангелия относятся не к Логосу вообще, а лишь к Логосу в состоянии униженности (χενωσις); слова евангелия имеют в виду только человеческую природу Христа; слова эти сказаны Христом от лица рода человеческого[941]. Из этих пяти решений правильным было признано второе, подчеркивавшее наличие в Христе совершенного человека; напротив, осуждены были все те учения, которые допускали лишь чисто формальное соединение в Христе плоти и божества[942] и, следовательно, лишь условно и ограниченно признавали бога-отца «большим», чем сын.