Для Льва было бы лучше сразу после этого умереть. Вместо этого осенью 911 года он поручил Гимерию в последний раз попытаться завоевать Крит. Флотоводец держал осаду полгода, но защитники города держались стойко. В апреле 912 года из столицы пришло срочное сообщение: здоровье императора внезапно ухудшилось, и вряд ли он проживет долго. Гимерий неохотно снял осаду и направился к Босфору. Когда его корабли огибали остров Хиос, они оказались в окружении сарацинского флота под командованием Льва из Триполи – того, кто практически уничтожил Фессалоники несколько лет назад. Почти все византийские корабли потопили, а самому Гимерию едва удалось спастись; он добрался до Митилены, откуда в печали направился в Константинополь.
Жизнь быстро покидала Льва. Он дожил до вестей о гибели флота, а выслушав их, повернулся лицом к стене. В ночь на 11 мая он умер. Он оказался пусть и не великим, но по крайней мере необычайно хорошим императором. Правда, он сильнее, чем когда-либо, усугубил церковный раскол, но это стало неизбежным результатом его четвертого брака, в котором он обеспечил себе и признанного преемника, и продолжение Македонской династии, которая просуществовала еще сто пятьдесят лет, став величайшей в истории Византии. В остальном Лев VI был хорошим и мудрым правителем и оставил после себя империю в гораздо лучшем состоянии (по крайней мере, в отношении внутренних дел), чем то, в каком он ее унаследовал. Он ничего не делал напоказ; в его честь не строились большие храмы или роскошные дворцы, а его мозаичный портрет над Императорскими вратами Святой Софии, на котором он изображен простертым ниц перед Христом, почти наверняка создан через несколько лет после его смерти. Самые долговечные его достижения (кодификация законов, реорганизация управления в провинциях, реструктуризация вооруженных сил) не были яркими и эффектными, но не стали от этого менее ценными. При жизни Льва искренне любили подданные, и после его смерти у них имелись все основания быть ему благодарными.
13
Мягкий узурпатор
(912–944)
Единственной положительной чертой правления Александра можно назвать то, что оно было коротким. К 41 году он был совершенно истощен разгульным образом жизни и занимал трон чуть больше года. Его обычное поведение можно сравнить лишь с тем, как в худшие эпизоды вел себя Михаил Пьяница: та же бессмысленная жестокость, тот же пьяный разгул, то же распутство и акты святотатства. Однажды он решил, что бронзовый вепрь в Ипподроме – его второе «я», и приказал сделать ему новые клыки и гениталии в попытке исправить тот огромный ущерб, который он причинил своему телу.
Александр всегда ненавидел брата, а в 903 году участвовал в заговоре с целью его убийства в церкви. Оказавшись у власти, он полностью изменил всю политику Льва и отменил все его указы. Императрицу Зою бесцеремонно выселили из дворца, а ее дядю Гимерия, сослужившего такую прекрасную службу империи, лишили звания и бросили в тюрьму, где он вскоре умер. Тем временем в Константинополь прибыло отправленное Симеоном болгарское посольство, чтобы предложить возобновить мирный договор 901 года. Александр воспринимал этот договор как дело своего брата, и лишь по этой причине он хотел его аннулировать. Он накричал на послов и объявил им, что больше не желает заключать никаких договоров и что Византия больше не станет платить дань, после чего отправил их восвояси. Симеон, уверенный в силе своей армии, понимал, что ему нечего бояться этого жалкого правителя, и начал готовиться к войне.
Кроме того, к этому времени Александр призвал изгнанного патриарха Николая и восстановил его на престоле; для этого не было никаких видимых причин, кроме того, чтобы пойти против брата. Пятилетнюю ссылку патриарх провел, размышляя о пережитой несправедливости, и в особенности о предательстве сторонников Игнатия, и думал лишь о мести. Рассказывают, что Евфимию предъявили обвинение перед трибуналом во дворце Магнавра, где с него публично сорвали патриаршие одежды, которые потом втоптали в грязь все присутствовавшие. После этого Евфимия швырнули на землю, пинали его ногами и осыпали плевками, выбили несколько зубов и довели почти до бессознательного состояния. По словам летописца, если бы не аристократ по имени Петронас, Евфимий бы вскоре принял мученическую смерть.