История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства

С восшествием на престол Феодосия III в Византии за последние 20 лет сменилось не меньше шести императоров, причем правление пяти из них завершилось насильственно. Никогда еще с основания Константинополя не было столь долгого периода постоянной анархии. Впрочем, спасение было близко; его орудием стал Лев, которого часто называют исавром, хотя он вовсе им не был. Однако он был первоклассным военачальником, которого Анастасий назначил стратегом в фему Анатолик, одну из крупнейших и важнейших фем империи, находившуюся в центральной части Малой Азии.

Несколькими годами ранее Лев предусмотрительно заручился поддержкой Артавазда, стратега Армениакона[37], пообещав ему в обмен на это руку своей дочери и чин куропалата – один из высших в Византии. Ныне они двинулись на Константинополь. В Никомедии союзники легко победили небольшое войско под командованием сына Феодосия, взяв в плен и его, и всех его домочадцев. Из Никомедии Лев начал переговоры с сенатом и патриархом. Их не понадобилось долго убеждать: сарацины могли возобновить нападения в любое время, и если Константинополю грозила новая осада, то у них почти не было сомнений в том, кого они предпочтут видеть своим правителем. В начале 717 года Феодосий, заручившись гарантией неприкосновенности для себя и своего сына, удалился в монастырь в Эфесе, а 25 марта в город триумфально вошел через Золотые ворота величайший император со времен Ираклия. Лев успел вовремя: в середине лета 717 года брат халифа Маслама ибн Абдул-Малик двинулся через Малую Азию во главе восьмидесятитысячного войска и уже 15 августа стоял у стен Константинополя. Всего две недели спустя, 1 сентября, по приказу Масламы Сулейман ибн Муад[38] вошел в Мраморное море с флотом, который, по оценкам летописцев, состоял из 1800 кораблей. Началась осада.

Лев III был к ней готов. В течение пяти месяцев, прошедших с его коронации, он активно продолжал возведение оборонительных сооружений и обеспечение подданных всем необходимым для защиты. Во время прошлой осады бои происходили лишь в летние месяцы, но на сей раз они шли и на протяжении самой лютой зимы на людской памяти. Конечно, сильнее всего страдали осаждающие, которым негде было укрыться, кроме тонких шатров и палаток. Вскоре им пришлось есть своих лошадей, ослов и верблюдов, а в конце концов и плоть умерших людей. За голодом, как всегда, пришли болезни, а поскольку в мерзлой земле хоронить умерших было невозможно, их бросали в Мраморное море. Ранее, 1 октября 717 года, умер халиф Сулейман. В море греческий огонь собирал ежедневную дань в виде сожженных сарацинских кораблей. Однако окончательный удар по врагу нанесло войско булгар. Булгары не питали любви к византийцам, но они решили, что в случае падения Константинополя он должен достаться им, а не арабам. На исходе весны они пришли с севера, набросились на больных и павших духом сарацин и, как сообщается, убили около 20 000 человек. Маслама наконец дал сигнал к отступлению. Остатки наземной армии потащились в Сирию; из всего флота, в основном ставшего непригодным для плавания, домой вернулись лишь пять кораблей.

Одержав столь решительную победу, император целиком оправдал свои притязания на власть. Всего за двенадцать лет (ему к тому времени вряд ли было сильно за тридцать) Лев возвысился от простого крестьянина до императора Византии и спас империю от гибели. И все же, как ни странно, его главное притязание на славу не основано ни на одном из этих достижений. Его величайший и самый судьбоносный шаг был еще впереди. Он касался вопросов вековой давности: стоит считать искусство союзником религии или же ее коварным врагом? Возможно ли изобразить божественную сущность? А если возможно, то дозволено ли это?

Внезапное появление иконоборчества на византийской религиозной сцене часто объясняют близостью к исламскому миру, в котором сама мысль о подобных изображениях считалась отвратительной, и было бы трудно спорить с тем, что Лев III, чья семья почти наверняка была родом из малообитаемой Восточной Анатолии, ощутил на себе влияние исламских принципов. Одновременно эта новая и революционная доктрина была явным следствием монофизитства: если мы принимаем лишь божественную природу Христа, следовательно, мы не можем одобрить его двух– или трехмерные изображения в виде человека. Кроме того, у иконоборцев были и серьезные доводы более практического толка. В течение какого-то времени культ икон становился все более неконтролируемым, и дело дошло до того, что святые изображения сами по себе стали объектом открытого поклонения, порой выполняя функции крестных отца и матери во время крещения. Таким образом, иконоборческий манифест, принятый епископами Малой Азии, стал протестом против того, что они считали вопиющим идолопоклонством.