История военного искусства

 Кромайер ссылается на то, что сообщения Ливия и Аппиана принимаются и Полибием, но они не тождественны с повествованием самого Полибия; мы только что видели, какие ошибки допускал Ливий, а, кроме того, могли быть взяты сведения и из других источников. Если бы все это приписывалось исключительно Полибию, то пришлось бы сказать, что ученый допустил в своей критике невнимательность, каковая нередко проявляется и в других местах (ср. выше, стр. 276 и 286). Далее сам Кромайер в своем описании сражения при Магнезии приводит некоторые вымыслы Ливия и Аппиана. Предположение, что Полибий ссылается на источники, не заслуживающие доверия, не является недопустимым. Совершенно иначе обстоит дело с военно-политическими размышлениями историка; здесь сила его ума так велика, что надо иметь необычайно веские аргументы, чтобы позволить себе противопоставить их ему. Это, по-моему, является методологической основой, необходимой при изучении Полибия. Какого мнения Кромайер о Полибий, опредилить трудно. Часто он следует указаниям Полибия, как верующий - изречениям из Библии, и старается оправдать неправильности всевозможными хитросплетениями, сомневающихся же укоряет, как фанатик безбожников (мы вскоре рассмотрим один из таких случаев). Иногда же он отвергает самые положительные ссылки, а на политические и военные суждения не обращает никакого внимания. У нас имеются подобные примеры (см. стр. 206) во II томе "Античных полей сражений", в описаниях войн против Антиоха и Персея. Многое основано на этом его свойстве. В стратегическом разборе этих войн мы находим некоторые соображения, ярко освещающие события, - хотя обзор этот и сообщает много туманного о стратегии измора. Мне же лично трудно примириться с тем, что мнение Полибия не только отбрасывается, но в большинстве случаев даже опровергается. Если Полибий в своих рассуждениях об этих войнах, которые он так хорошо знает, односторонен в такой степени, в какой его рисует Кромайер, то авторитет его, признаваемый за ним, несмотря на некоторые ошибки, расшатан до основания. Даже точный пример не может служить доказательством одного или другого положения, например, правильно ли предпринял Персей (в 169 г.) отступление при известии об обходе его позиции, или же неправильно, из-за недостатка самообладания? Тот, кто разделяет соображения Кромайера, должен отказаться признать авторитет Полибия.

 Во всяком случае абсолютно неправильна мысль Кромайера, которую он выразил в своем очерке "Ганнибал и Антиох Великий" (прочтенном в Дрездене на "Историческом дне" "N. Jahrb. f. d. kl. Altert", т. 19, 1907, стр. 681), что стратегический план войны, который предложил Ганнибал, и тот, которому следовал Антиох, были так же противоположны, как и их политика. И если бы Антиох согласился с планом Ганнибала, то тем самым он содействовал бы чужим интересам. Та же картина наблюдалась в Европе с 1805 до зимы 1813/14 г., когда в главном штабе союзников была, как известно, партия, считавшая излишним раздавить Наполеона. Они рассуждали так же, как Кромайер о царе Антиохе, а именно - что достаточно отнять у противника территорию. Теперь никто не станет оспаривать, что император Александр, настаивавший вместе со Штейном и Гнейзенау на переходе через Рейн и на походе на Париж, защищал не одни только русские, но и общие интересы освобождения от Наполеона. Так же и Ганнибал, предлагавший всеобщую коалицию против Рима, не следовал исключительно карфагенской политике, а защащал независимость народов, т.е. стремился сохранить равновесие на Средиземном море и таким образом обеспечить будущность сирийского царства и династии. Поражения карфагенян в 202 г. и македонян в 192 г. еще не обеспечивали римлянам владычества над миром, так же как Иена и Баграм - всемирного господства французов. Древний Рим победил только потому, что слабые народы не соединялись вместе, чтобы дать отпор сильному. Не надо очень строго судить Антиоха, что он сразу, при первом же столкновении с римлянами, не нашел правильного решения задачи. И русский царь постиг истину только на дымящихся развалинах Москвы. Думать, что Ганнибал, служа при сирийском дворе, заботился только о Карфагене, так же неправильно, как считать, что Штейн, Шарнгорст и Гнейзенау служили сепаратным интересам, за что и подвергались преследованиям в 1812 г. со стороны не веровавших в успех людей, находившихся при всех европейских дворах.