Это изобретение вознаграждало его теперь сторицей. Несравненно большие трудности представляли для него обмундирование, вооружение и снабжение этих масс. В военной кассе находилось всего 3000 талеров; попытка выпустить ценные бумаги на 10 000 000 с принудительным курсом кончилась полным крушением, а до английских субсидий было еще далеко вследствие жалкого топтания прусской дипломатии. Однако Шарнгорст был человек, для которого дело было всегда выше мелочей, хотя это и могло привести в ужас старых немецких рутинеров; там, где не было цветных мундиров, он заставил одевать рекрутов в серое сукно, которое общины давали призывавшимся кантонистам и крюмперам; где не было ранцев, там употреблялись тиковые мешки; посудой для питья и еды должны были пользоваться несколько человек сообща. Вооружение было ограничено лишь самым необходимым. Ремонтные и артиллерийские лошади должны были поставляться без вознаграждения, и, наконец, все войска должны были снабжаться натуральным квартирным довольствием бесплатно.
Но, как бы ни было велико это увеличение войска, оно все же оставалось в рамках старой кантонной системы; Шарнгорст вышел из ее рамок лишь декретами 3 и 9 февраля, из которых первый призывал к добровольному вступлению в войска «предпочтительно» юношей имущих и образованных классов, а второй упразднял освобождение от кантонной службы и на время войны вводил всеобщую воинскую повинность. Между этими обоими декретами можно усмотреть известное противоречие, которое и было замечено уже во время их появления — противоречие в том смысле, что, казалось, воззвание 3 февраля было основано на принципе добровольчества, а предписание 9 февраля — на принципе принуждения. Но в понимании Шарнгорста этого противоречия не было. Он понимал всеобщую воинскую повинность как законное принуждение. Лишь те, которые поступали добровольно и вооружались за свой счет, получали известные преимущества. Добровольцы распределялись между егерскими частями, являвшимися самой свободной и независимой частью войска. Каждый пехотный батальон, каждый кавалерийский полк получал команду егерей, состоявшую исключительно из добровольцев. Добровольцы могли свободно выбирать полк или батальон, в котором они хотели служить. Они могли в любое время, за исключением военного времени, покинуть службу. Они выбирали офицеров и унтер-офицеров из своей собственной среды.
Цель этого установления ни в коем случае не заключалась только в одной экономии, которая при численности добровольцев около 12 000 чел. не была ощутима, тем более для Шарнгорста, обращавшего главное внимание на моральный фактор. Если с устранением наемного начала войско и было освобождено от своих злейших пороков, то все же, пока существовало освобождение от кантонной службы, оно составлялось из самых беднейших и умственно отсталых элементов населения. Разница между этими элементами и юношеством, увлекавшимся Гете и Шиллером, Кантом и Фихте, была так велика, что между ними не могло возникнуть никакого духа товарищества. Отсюда проистекало всеобщее презрение к военной службе. Воспитанное столетиями, оно не могло исчезнуть в течение нескольких лет. Выйти из этого положения можно было лишь созданием кадров добровольцев-егерей, которые впоследствии должны были составить школу для подготовки офицеров, недостаток в которых с возрастанием войска все более и более чувствовался.
Шарнгорст вполне достиг того морального действия, которого он хотел добиться своим воззванием от 3 февраля. Не только образованное юношество с радостью взялось за оружие, но все слои населения приносили значительные жертвы, чтобы снарядить тех добровольцев, у которых не было собственных средств, так как образование и состоятельность уже и тогда были совершенно различными понятиями. Было вычислено, что добровольные пожертвования для этой цели достигли суммы свыше миллиона талеров. Еще более популярными, чем добровольцы-егеря, были добровольческие корпуса, которые образовывались из граждан непрусской Германии. Наиболее известны из них образованные майором Люцовым — товарищем Шилля по оружию — люцовские добровольческие отряды. Правда, Шарнгорст относился к ним с не очень большим доверием, быть может потому, что сомневался в военных способностях Люцова, а быть может и потому, что он был слишком кадровым офицером, чтобы не относиться несколько недоверчиво к добровольческим формированиям. Видимо, люцовцы заслужили своими незначительными действиями во время войны подобное недоверие, если только это недоверие само не явилось причиной того, что «добровольческие войска», дравшиеся всегда вместе с кадровыми, постоянно отодвигались последними на второй план.