История войн и военного искусства

«Профессора Берлинского университета образовали свой собственный отряд и ревностно начали обучаться владеть оружием; маленький горбатый Шлейермахер, который едва мог держать пику, стоял на крайнем левом фланге, длинный Савиньи — на правом, живой карапузик Нибур упражнялся до такой степени, что его руки, привыкшие до сих пор только к перу, покрылись большими мозолями; идеологически смелый Фихте появился вооруженным до зубов с 2 пистолетами за широким поясом, волоча за собой палаш; в его передней красовались рыцарские копья и щиты для него и его сына. Старый Шадов предводительствовал отрядом художников, Ифлянд — рыцарями подмостков; наряды и вооружение большинства из них носили средневековый фантастически-театральный характер; появились шишаки и каски, щиты и даже панцири. На месте обучения можно было видеть боевые вооружения Тальбота и Бургундского герцога, Валленштейна и Ричарда Львиное Сердце. Сам Ифлянд появился в панцире и со щитом Орлеанской девы, чем вызвал большую веселость».

Фридрих Коппель, из забытого сочинения которого 1813 г. мы берем это описание, присовокупляет к этому, что, хотя законом о ландштурме и была достигнута «высота принципа», все же от великого до смешного один шаг.

3. Весенний поход

Прусские вооружения были еще в полном ходу, ландвер в периоде зарождения, а новые батальоны линейного войска в периоде образования, когда Наполеон смог уже начать войну, имея в своем распоряжении превосходные силы; этому немало содействовала медлительная политика прусского короля, за которую его подданные заплатили потоками крови.

Французский император использовал это время гораздо лучше. Вернувшись в Париж, он нашел там 140 000 рекрутов по набору 1813 г., объявленному им еще во время похода на Москву. Они были собраны в октябре, обучались в течение четверти года и, в общем, были годны для военной службы. То же самое можно было сказать и относительно 100 000 чел. национальной гвардии, которые находились под ружьем с весны 1812 г. Правда, национальная гвардия не должна была по закону выступать за французские границы. Но угодливому сенату было достаточно одного слова Наполеона, чтобы обойти запрещение закона. В добавление ко всему была объявлена мобилизация 100 000 чел. старшего возраста, четырех призывов последних лет и 150 000 чел. призыва 1814 г., которые предназначались, правда, лишь для пополнения запасных частей, а не для полевой войны.

Ужасная катастрофа русского похода не осталась бесследной; в стране замечалось уже некоторое глухое сопротивление; случалось, что рекрутов приводили в полки в цепях. Но в общем и целом могучая военная машина подчинялась еще гениальной руке своего вождя. Под видом добровольных поставок французские города предложили императору взять на свой счет часть вооружений, а именно, дать ему лошадей и восстановить почти полностью уничтоженную конницу. Как совершенно «свободный дар от чистого сердца» Париж выставил 500 всадников, Лион — 120, Страсбург — 100, Бордо — 80 и т. д.; отдельные города и местечки выставляли двух и даже одного всадника. Но от их пожертвований, так же как и от их доброго желания, было мало проку. Кони и всадники в большинстве случаев не могли быть доставлены «натурой», но возлагались на алтарь отечества звонкой монетой, по таксе, установленной правительством. Это был, во всяком случае, скромный финансовый источник по сравнению с теми 370 000 000 франков, которые Наполеон получил, продавая отнятые у общин земли; взамен этих земель он давал их прежним владельцам 5-процентную государственную ренту.

Наполеон, занятый своими энергичными вооружениями, увлекаемый неустрашимой энергией, колоссальным организаторским талантом и находивший своим проницательным умом все новые и новые источники, и слышать ничего не хотел о прусском посредничестве. Он знал, что до тех пор, пока он не нанесет сокрушительного удара своим врагам, он не будет иметь почетного мира как в своих собственных глазах, так и в глазах нации; прилагая старания к тому, чтобы удержать своих немецких вассалов в Рейнском союзе, и ведя серьезные переговоры с Австрией об укреплении союза с ней, он сохранил к Пруссии свое прежнее отношение, наполовину недоверчивое, наполовину презрительное. Принимая объявление войны от Пруссии, он холодно пожал плечами: «Лучше иметь открытого врага, чем ненадежного друга», и послал через своего министра иностранных дел насмешливый ответ, где ядовито, но совершенно справедливо указывал, что то святое наследие, возвращения которого требует прусский король, было создано путем постоянного предательства императора и империи.