В таком положении Тетенборн оставался по отбытии шведов уже 5 суток, до 17 (29) мая, когда французы, усилившись целой датской дивизией генерала Шуленбурга, заняли остров Охсенвердер, отделяющийся только узким рукавом Эльбы от правого берега, между тем как датчане в значительных силах расположились у Шифбека и Аль-тоны, угрожая с двух сторон преградить единственный путь отступления русских войск, Тетенборн, не имея возможности оборонять город небольшим отрядом, состоявшим в его распоряжении, отступил в ночь с 17 (29) на 18 (30) мая, к Лауэнбургу. Войска его в это время состояли из четырех казачьих полков, мекленбургского батальона и остатка городских ополчений, спасавшегося от мести французов6
. При отступлении, столь же поспешном, сколько и внезапном, забыли многие меры предосторожности: орудия, брошенные на батареях, не были заклепаны; общественный банк оставлен в городе; некоторые из наиболее отдаленных постов народной стражи не извещены о выступлении отряда, что подвергало их опасности быть захваченными с оружием в руках неприятелем, который, в таком случае, поступил бы с ними, как с мятежниками7.На следующее утро город был занят 5000 человек датских войск, как будто бы для предупреждения беспорядков, но в действительности для передачи Гамбурга французам. Через несколько часов датчане вышли из города, а на место их, в 6 часов вечера, вступили французские войска – сперва ненавистная народу таможенная стража; потом несколько полков, в числе 8000 человек, и главные начальники их Даву и Вандамм. В полночь все жители получили приказание «иллюминовать дома по случаю возвращения их избавителей». Это приказание было тотчас исполнено. Никто не думал о сопротивлении. Несмотря, однако же, на то, французы расположились на биваках и стали по квартирам только тогда, когда жители выдали все находившееся у них оружие. Два дня спустя по вступлении Даву в Гамбург французы также заняли Любек; во всей окрестной стране было восстановлено их владычество8
. Наполеон, постановлением сената от 29 марта (10 апреля), объявил 32‐й военный округ на осадном положении, что значило лишить жителей страны покровительства законов, и в особенности, когда исполнение воли раздраженного властителя было поручено суровому, строгому Даву, закалившемуся в продолжение 20 лет во всех ужасах войны. Постоянные блестящие успехи, возвысив его в общем мнении, поселили в нем гордость; сознавая собственные достоинства, он внушал в своих подчиненных уважение к себе и безусловное повиновение своему повелителю. Должно, однако же, заметить, что этот человек, наводивший ужас на всех тех, коих судьба от него зависела, совсем не был жесток и кровожаден. Современники маршала прославляли его справедливость, административные таланты и введенный им примерный порядок, обуздывавший самых отъявленных грабителей интендантской части. Нередко случалось ему смягчать строгость полученных им приказаний. При всем том исключительное положение, в которое он был поставлен, сделало его страшилищем Гамбурга, и в продолжение многих лет сохранялись воспоминания бедствий, понесенных гражданами этого города под его управлением.Первоначальные меры, им принятые, были довольно сносны. Правда, он обошелся грубо с городскими депутатами, назвал их бунтовщиками, приказал, чтобы жители выдали оружие, угрожая ослушникам смертной казнью. Управление страной было вверено французам: генерал граф Гогендорп, бывший в 1812 году Виленским губернатором, занял ту же должность в Гамбурге; граф Шабан был назначен генерал-интендантом военного округа; барон Бретель – префектом департамента Устьев Эльбы, ольденбургский уроженец Рюдер – городским мэром. Преследование виновных в восстании против французского правительства было довольно слабо. Несколько человек подверглись тюремному заключению, однако же полиция разыскивала столь медленно, что всякий, желавший скрыться, имел на то достаточно времени.