Маматказину не пришлось употреблять силу. Леван, как увидим ниже, был отдан Келиш-беком добровольно.
Ходатайство у Порты посланника нашего в Константинополе о пропуске судов по Риону, для выгрузки хлеба в крепости Поти, и вообще утверждение нашего владычества и влияния в тех странах заставили диван послать на место своего чиновника. Под видом доставления султанского фирмана, разрешающего пропуск через Фазскую (Рионскую) пристань, в Поти прибыл Сеид-Ахмед-Эриб-эфенди с поручением от своего правительства разузнать причину прихода русских в Мингрелию.
Дозволение турецкого правительства останавливаться транспортным судам у Потийской пристани удовлетворяло нас только вполовину, потому что дальнейшая перевозка провианта вверх по Риону была сопряжена с крайними затруднениями. Недостаток и ограниченное число обывательских лодок делали возможным одновременную перевозку провианта в небольшом количестве, а опасность значительным кораблям стоять у берегов Мингрелии была столь велика, что малейшая медленность в их выгрузке могла произвести весьма плачевные последствия. Крушение наших кораблей и гибель провианта были тому доказательством. Нам необходимо было иметь место для довольно продолжительной выгрузки и получить разрешение турецкого правительства построить магазин и допустить наш караул охранять содержащийся в нем провиант. Литвинов пытался получить такое разрешение от эфенди, но тот уклонялся, говоря, что он не уполномочен на уступку территории и что об этом в фирмане султана ничего не сказано. Сеид-Ахмед-эфенди полагал, однако же, что Порта не откажет в этом, если заявит о том дивану русский посланник в Константинополе. Выгруженный, без прикрытия и лежащий на открытом воздухе хлеб заставил Литвинова, помимо князя Цицианова, обратиться прямо к нашему посланнику с просьбою ходатайствовать у Порты и получить разрешение на его вопросы. Князь Цицианов также писал об этом Италинскому.
При свидании с Литвиновым и совещаниях относительно выгрузки хлеба эфенди, между прочим, спросил:
– По какому праву русские войска находятся в Имеретин, тогда когда владетель ее всегда признавал покровительство турецкого двора, которого и теперь требует?
– Вспомните кайнарджийский трактат, – отвечал на это Литвинов, – по которому Имеретия и Мингрелия, помощью русского оружия, освобождены от всякой дани и влияния Порты…
– Также и от влияния русских, – прервал эфенди. – По этому-то последнему праву царь желает теперь отдать себя в покровительство султана, жалуется на притеснение русских и просит его помощи.
– Каким же образом царь может уничтожить данную им русскому императору присягу на вечное свое подданство со всем его царством?
– Царь присяги не давал, – говорил эфенди, – а дал словесное обещание пропустить несколько русских войск в Грузию, которые, остановившись в его владениях, его же и притесняют.
– Доказать столь грубую ложь весьма легко, – отвечал Литвинов. – Первый и самый сильнейший довод состоит в том, что поведение это несогласно с известною всему свету справедливостью нашего государя императора. К этому можно присоединить письменную присягу царя, духовенства и первейших князей, совершенную во время свидания царя с главнокомандующим в Грузии князем Павлом Дмитриевичем Цициановым в Вахане. Наконец, к наибольшему доказательству справедливости моих слов, со мною находятся письма царя, где он уверяет меня в хранении верноподданнической своей верности государю императору.
Литвинов передал эти письма эфенди.
– Турецкий двор, – отвечал тот, по прочтении писем, – всегда имел слабую доверенность к сему владельцу, но ложь, до такой степени доведенная, ему неизвестна. Обещаю вам с этого времени не только не слушать словесных поручений царя, но и не принимать письменных.
– Мне остается еще, – продолжал эфенди, – спросить объяснения вашего, почему заняли вы берег, на котором находитесь, и присвоили себе пристань Кале. Весь восточный берег Черного моря всегда принадлежал султану, а Редут-Кале и по настоящее время состоит в числе штатных крепостей Турецкой империи, от которой и производится содержание находящемуся там гарнизону.
Литвинов старался доказать турецкому чиновнику, что, по кайнарджийскому трактату, турецкие войска остались только в тех крепостях, которые не были отняты русскими. Так как Редут-Кале, ни прежде, ни после трактата, турками занимаем не был, то и сделался собственностью владельца Мингрельского.
– Мы же заняли его теперь, – прибавил Литвинов, – как собственность владельца, отдавшего себя со всеми своими подвластными и землями в подданство России. Впрочем, доказательства на право владения должны быть извлечены из архивов, и обе державы по связи, между ними существующей, могут разобрать это дело без всякого затруднения.