История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Первоначальное свое образование молодой Ермолов получил в чужих домах. Сначала он жил в доме своего родственника, орловского наместника Щербинина, а потом в доме Левина. Тогдашние наместники, выбираемые самою императрицею, знавшею хорошо их способности и нравственные качества, пользовались неограниченною доверенностью Екатерины. Эта доверенность увеличивала гордость не только самих наместников, но и их родственников, а главное родственниц. Хотя в чужой семье и мало обращали внимания на воспитание Алексея Петровича, однако сметливый мальчик привык смотреть на людей глазами его окружающих, и в него незаметно вкрались гордость и сознание собственного достоинства.

Неопределенность положения Ермолова среди родственников заставила отца его отправить сына в Москву, в университетский благородный пансион, где он и был сдан на руки профессору Ивану Андреевичу Гейму.

Москва была в то время то же самое, что за семьдесят лет до приезда Ермолова, а пожалуй, то же самое, что и теперь: село отставных всякого рода придворных, военных и гражданских лиц. Древняя русская столица, по выражению Алексея Петровича, была гостеприимна и обжорлива. Длинным обедам не было конца, и они бывали так часто, что многие не знали домашних хлопот об этом, не знали других обедов, кроме званых. На таких пирах Москва все критиковала: двор, правительство, бранила прежде всего Петербург, а сама смотрела на него с завистью и соблюдала на обедах чинопочитание более, чем «в австрийских войсках».

Шампанское подавалось гостям только до известного ранга: в одном доме угощали им только превосходительных, в другом, где хозяин был побогаче, этой чести удостаивались чины высокоблагородные и асессорские. Младшие не обижались таким предпочтением и, смотря на шипучее вино, скромно ожидали… производства в чин, дававший право на получение шампанского.

«Москва не годится в главнокомандующие, – говаривал Алексей Петрович, – она перепутает всякое приказание; я никогда не спрашиваю, что говорят в городе, а что врут в городе. Зато московские басни правдивее петербургской правды, как Вальтер Скотт, в своих романах, рисует лучше Средние века, чем многие историки»[251].

Москва всегда была русским городом, в самом обширном значении этого слова. Она была средоточием почти всего аристократического общества русского дворянства. При Екатерине II русское дворянство стало самостоятельною и сильною опорою государства. Гениальная женщина, сумевшая из немки по рождению сделаться в душе русскою императрицею, сумела также внушить и своим подданным горячую любовь к своему отечеству и полную готовность пожертвовать для него всем своим достоянием. Она блистательно и мастерски умела свои успехи и славу сделать общим достоянием славы русского народа, и тем развила народную гордость.

«Блистательное царствование Екатерины, ряд побед, обширные завоевания, значение России во всех делах Европы безгранично развивали нашу народную гордость. Покушение на могущество России всякий считал бы личною для себя обидою».

Эта священная любовь к родине отражалась на всех питомцах Екатерининского века, отражалась и на подрастающем поколении. Русское юношество хотя и было малообразованно, но тем не менее охотно несло свои знания на пользу любимого отечества. Что же касается до образования, то оно, находясь на низкой степени, в последние годы царствования Екатерины приняло еще более ложное направление, от нашествия в Россию иностранцев и в особенности французов, сначала в виде парикмахеров, содержателей модных лавок и увеселительных заведений всякого рода, а потом аббатов и разорившихся дворян, бежавших от революции.

Из всех этих выходцев было немного таких, которых нельзя было назвать шарлатанами или невеждами; но несмотря на то, кому не везло по торговой части, тот брался за воспитание русского юношества и искал места учителя.

«Шарлатаны учили взрослых, – рассказывал впоследствии Ермолов, – выдавая себя за жрецов мистических таинств; невежды учили детей, и все достигали цели, т. е. скоро добывали деньги. Между учителями были такие, которые, стоя перед картою Европы, говорили: Paris, capitale de la France… cherchez, mes enfans![252] – потому что сам наставник не сумел бы сразу ткнуть в него пальцем»[253].

При таких обстоятельствах не успехи и познания определяли окончание воспитания, а возраст молодого питомца. Кто желал прослыть образованным и даже ученым, тот с четырнадцатилетнего возраста садился за энциклопедистов и ограничивался громким заявлением, что прочел Вольтера и Руссо.

Вот в каких условиях к делу воспитания находился молодой Ермолов. Он вынес из него наместническую гордость, неподкупную любовь к родине и взгляд истинно русского человека, каким было тогда дворянство, а гостеприимная Москва сделала его хлебосолом и вместе с тем укоренила в нем критический взгляд, острое слово и едкую насмешку над людьми, стоявшими ниже его по образованию.