История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Время, проведенное в ссылке, оставило свои следы, отразилось на характере Алексея Петровича. Он стал сосредоточен, задумчив и привык к уединению. «Я редко или почти никогда весел не бываю, сижу один дома, – писал он впоследствии своему другу Казадаеву[263]. – Я сыскал себе славного учителя на кларнете и страшно надуваю и по-латыни упражняюсь».

Нравственная борьба и испытание закалили его сильный характер и развили в нем необычайную силу воли. Человек, при склонностях не совершенно дурных, испытавший несчастья, не мог быть нечувствительным к нуждам других. Имея от природы добрую душу и узнав на опыте всю беззащитность человека, не имеющего покровителей, Ермолов, до конца своих дней, остался лучшим ходатаем и защитником своих подчиненных. Он всегда хлопотал о том, чтобы представить службу их в истинном свете и наградить по заслугам. Подчиненные находили в Алексее Петровиче самого ревностного, смелого и правдивого защитника своих прав и достоинств.

«Ты не худо делаешь, что иногда пишешь ко мне, ибо я о заслугах других всегда кричать умею», – писал он Денису Давыдову. Будучи еще подполковником, командуя ротою, он поминутно просит то за фельдфебеля, то за рядового, принимает меры к улучшению их положения и, сознаваясь сам, что надоедает своими просьбами, все-таки шлет и следующее письмо с просьбою о подчиненных…

Вдали от Петербурга Ермолов жил весело и, имея приятную наружность, пользовался расположением многих особ прекрасного пола. Одна из местных девиц обращала на себя особенное внимание Алексея Петровича; но судьба не привела его вступить с нею в брак.

«Правда, она мне нравится, – писал он в одном из писем[264], – но это до 1 апреля, ибо теперь совершенно делать нечего, а тогда начнутся ученья и должно будет ими заняться».

И действительно, мучимый мыслию о повышении в чинах, он скоро забыл о своих любовных похождениях. Самолюбие и честолюбие его страдали. Алексей Петрович не мог свыкнуться с мыслию, что многие, моложе его по службе, благодаря постигшему его несчастью, обошли его и стали старшими в чине, из подчиненных и товарищей сделались или могли сделаться в будущем его начальниками.

«Что будет со сверхкомплектными подполковниками? – спрашивал он своего друга Казадаева. – Сделай милость объясни: будут ли они иметь роты на капитанском жалованье или будут получать по чину».

Ермолова особенно беспокоило то, что, будучи майором, он был в комплекте, а теперь, в чине подполковника, очутился сверх комплекта. Он просил выискать ему какую-нибудь комиссию, в которой можно бы было возвратить потери по службе, сделанные по несчастью, «а без того жестоко худо», писал он. Вопрос о старшинстве крайне беспокоил Алексея Петровича; он писал несколько писем к Казадаеву, прося его выслать ему список старшинства. «Итак, – писал он[265], – я теперь имею пустую выгоду быть первым подполковником… Ей-богу, больно столько времени быть в одном чине, и служба, имеющая для меня все приятности, иногда их теряет… Боюсь только, чтобы ты мне не упрекнул малодушием, но кто служа не ищет протесниться сквозь кучу обежавших?»

Не малодушие, а, напротив того, честолюбие понукало Ермолова выйти из такого положения, и он, не имея в виду ничего определенного, бросался из стороны в сторону. То хотел перейти в инженеры и сопровождать генерала Анрепа на Ионические острова, то хлопотал о переводе в казаки. Словом, просил отправить его куда-нибудь, выискать для него какой-нибудь подвиг, с тем чтобы выдвинуть его по службе и произвести в полковники, а «то заваляешься полуполковником, – писал он, – русская пословица: не все хлыстом, иногда и свистом – вот мое правило с давнего уже времени».

«Третья неделя, – пишет Ермолов[266], – как вижу я во сне беспрерывно, что очень недурно под каким-нибудь видом попасть в конную казацкую артиллерию, под маскою достойного офицера, нужного для исправления оной, а там две роты, и честолюбие заставляет желать таким лестным образом сделаться над оными фельдцейхмейстером. Богатая мысль! Донской атаман (Платов) мне приятель, по сходству некогда нашего положения; следовательно, если кому быть там, то мне всех приличнее. Страшная охота испытать все роды службы, на каждом шагу встретиться с счастием и, вопреки самому себе, может быть, ни на одном не воспользоваться. Положим, что все мои планы пустые, но однако же не невозможные; следовательно, любезнейший друг, сохрани сие про себя, а случая не пропускай. Я думаю, не найдется завидующих жизни на Дону; а мне, как склонному к уединению человеку, весьма прилично».