История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Некоторые видят в поступках Ермолова неестественность характера, хитрость, затаенную мысль и желание Алексея Петровича передать свое имя потомству. Правда, для приобретения популярности в войске и между народом случалось, что он кривил душою, советовал, например, защищать Москву и не отдавать ее неприятелю без боя, тогда как сам хорошо видел, что драться под стенами ее нет никакой возможности; правда, он во многих случаях поступал с «обманцем», как выражался великий князь Константин Павлович, но все эти недостатки и, так сказать, темные стороны характера с излишком выкупались его увлекательным даром слова, гигантскою памятью, замечательным бескорыстием, решимостью, смелостью, находчивостью и неутомимою деятельностью.

Поступая с «обманцем», Ермолов имел настолько силы воли, чтобы самому сознаться в своем двуличии и искательстве популярности. «Не хочу, однако же, – говорит он, – защищать мнения моего (о необходимости и возможности сражения под Москвою), ибо оно было неосновательно, но, страшась упрека соотечественников, дал я голос атаковать неприятеля»[273].

Никто из упрекающих Ермолова в искательстве популярности, не откажется, конечно, стать на его место, но немногие сумеют достигнуть до того, до чего достиг Ермолов. Одного желания в этом случае недостаточно; трудно ввести в заблуждение и одного человека, а замаскировать свои поступки или представить свои действия в выгодном свете перед целым обществом, сословием или народом еще труднее. Чтобы подняться высоко в глазах народа, необходимы поступки и действия, выходящие из ряда обыкновенных. Успех Ермолова главнейшим образом заключался в том сознании, что не подчиненные созданы для начальника, а начальник для подчиненных; что не обстоятельства применяются к воле и желаниям человека, а человек должен применяться к ним. Кто успел применить к себе это простое правило, тот вправе рассчитывать на симпатию своих подчиненных. Усвоив себе это качество превосходно, Ермолов стал кумиром подчиненных, готовых с ним и за него в огонь и в воду. Он очаровывал своим обращением не только офицеров, но и всех тех, кто имел случай с ним сталкиваться. Скрытый за официальною славою и заслугами других, он стал на самом видном месте из всех героев 1812 г.

Часто те, которым приписана была слава успехов, действовали по совету Ермолова. Многие из начальников, не отличаясь особенным даром высших военных способностей и соображений, в присутствии Алексея Петровича, как бы озаренные особенным светом, блеснут своею распорядительностью и затем погружаются опять в прежнюю посредственность.

Отчего же это? Оттого, что при отступлении, например, от Пирны к Кульму князь Шаховской посылает своих ординарцев с донесениями и за приказаниями к принцу Евгению, тот отправляет их к графу Остерману, а этот к Алексею Петровичу. «Почему, для сокращения времени, – говорит Шаховской, – я стал прямо посылать их к нему и ни разу в том не раскаялся».

Могильное молчание реляций не могло уничтожить заслуг Ермолова, а, напротив того, послужило ему в пользу. Подвиги Алексея Петровича сделались достоянием устных рассказов, усиливавших его славу еще и потому, что воочию всех подчиненных ему не отдавали должной справедливости, и в глазах обожавшего его войска он являлся преследуемым несправедливостью и как бы жертвою. Устная молва сделала для Ермолова гораздо более, чем для очень многих сделали реляции и донесения главнокомандующего. Ермолов стал как бы представителем славы русского народа, и вот многие стали хлопотать о приобретении его портрета. В моем распоряжении находятся письма к отцу Ермолова, в которых просят выслать портрет Алексея Петровича. Старик был удивлен такими просьбами; на нем лучше всего оправдалась та неизменная истина, что о заслугах человека после всего узнают в родной семье.

«Обязательное и приятное письмо ваше, – писал Петр Алексеевич[274], – имел честь получить. Портрет, требуемый вами, был у меня миниатюрный, но когда меня обокрали, тогда и он украден. Есть еще у одного моего приятеля масляный, хотя не очень сходный. Я с сего же почтою писал к нему, чтобы его ко мне прислал, и как скоро получу, в угодность вашу к вам доставлю. Изволите писать, что вы к подлиннику привязаны… Прилепление ваше к нему разрисовало портрет его, ежели можно сказать, пристрастно».

«Подвигов героя вашего не видал я ни разу ни в реляциях, ни в газетах, которые наполнены генералами Винценгероде, Тетенборном, Чернышевым, Бенкендорфом и проч. и проч. Герой ваш был начальник штаба, потом командующий артиллериею, наконец дивизионным начальником, а теперь, благодаря Бога, опять корпусный командир. По привязанности вашей, вы возбудили господ граверов, и я крайне сожалеть буду, если они будут внакладе; не надеюсь, чтобы много было охотников разбирать оные портреты»[275].