История волков

– Извини, – пробормотала Лили, когда я вышла, так и не опорожнив мочевой пузырь, чувствуя себя униженной. – Я об одежде.

– Не разговаривай с Чудачками. – И Сара направила спрей на лицо Лили. – Закрой глаза!

Лили послушалась, но, когда я мыла руки над раковиной, наши с Сарой глаза встретились. Таким взглядом на меня смотрят псы, зная, что для них припасена мясная кость в углу мастерской.

– Давай-ка споем, – обратилась Сара к Лили, которая тут же открыла глаза. – Давай споем «Оловянного солдатика».

Но Лили не подхватила, и Сара, чтобы подбодрить подругу, лягнула ее ниже колена:

– Тебе надо проникнуться этой песней!

– Если бы я верила в эту херню, – сообщила мне мама тем утром, когда крестила меня. Мне тогда было шесть, самое большее – семь. Косой сноп света из-за открытой двери освещал ее лицо. Холодная колодезная вода, которой она поливала меня из мерной кружки, щекотала спину.

– Какую херню? – спросила я, ежась.

– Вот такую. И больше не говори слово «херня», ладно? Ты теперь новый горшочек с рисом, малышка. Ты начинаешь жизнь заново, с чистого листа.

– Но я еще не хочу кушать, – заявила я ей.

Она рассмеялась и помогла мне вылезти из металлической ванночки.

– Тебе надо делать только одно, милая: просто быть ребенком. Если будешь такой, ты меня очень обрадуешь.

– А когда вернется Тамека? – спросила я.

– Она улетела из курятника со всей стаей.

Я вспомнила, как мы с ней вместе, как две гагары, ушли далеко от дома и топали по шоссе, думая о своем. Мы тогда тоже чуть не улетели из курятника, но за нами послали Взрослого мальчика.

– Эй, не смотри на меня так! – Мама схватила меня за плечи и развернула, а потом начала энергично растирать мне шею и спину махровым полотенцем. – Ты хотя бы ощущаешь себя чистой?

– Мне холодно! – пожаловалась я.

– А ты хоть на секунду почувствуй себя чистой. И как это хорошо! – И она заплакала, правда. Я не смотрела на нее, но слышала, как она шмыгает носом. – Мы начинаем жизнь заново, ты и я. Я стараюсь призвать Бога на нашу сторону, чтобы он изменил нашу жизнь. Чтобы ты опять могла стать счастливой девчушкой, поняла? Ты можешь хоть на секунду стать нормальным ребенком? Прошу тебя!

А я не знала, кем еще могу быть.

– Тебе же нетрудно хоть раз улыбнуться? – просительно произнесла она. Потом встала на четвереньки и оползла вокруг меня, чтобы видеть мое лицо. Она нашла мерную чашку, поставила себе на макушку как шляпку, подняв обе руки. «Фокус!» – прошептала она. Ее лицо было все в слезах, на губах застыла кривая улыбка, волосы замочились от пролившейся из чашки воды. Через мгновение ее странная шляпка покатилась на пол.

– Последний довод! – предупредила она.

И начала щекотать меня под мышками, а я, извиваясь, тщетно пыталась ускользнуть от ее пальцев.

– Ну вот, видишь, это совсем не трудно, – заметила она, отпуская меня. Я быстро-быстро задышала, пытаясь имитировать смех.

– А почему Шут ходит с рюкзаком? – спросила я у Рома, привстав на его голубом ковре и несколько раз погладив ладонями ворс, как траву. Было уже поздно. Мы выпили все пиво, буррито тоже были все съедены.

Он пожал плечами:

– Ну, он же бродяга. Турист.

– И что в этом шутовского?

– Он ходит по краю пропасти, например.

А я этого не заметила. Я снова вгляделась в карту – и точно! Правая нога Шута зависла над пропастью, но глаза Шута были закрыты. Он просто шел по краешку ущелья – трам-там-там!

Ром приблизился и дохнул на меня перечным ароматом буррито.

– Но ничего нет плохого в том, чтобы позволить себе упасть. Хочешь попробовать?

Он поцеловал меня открытым ртом и медленно повалил на ковер. Металлический шарик пирсинга в его языке прошелся по моему языку и деснам. Было приятно. Я почувствовала, как он хочет меня.

– Погоди! – Я соображала, что же он имел в виду. – Я не Шут.

– Но ты же не останешься? Нет?

Я поднялась, разглаживая перекрученные джинсы.

– Не на всю ночь, если ты об этом.

– Не навсегда – вот я о чем! – Он произнес это с вызовом, чего я никак не ожидала. – Ты же все равно вернешься в свой У-чёрта-на-куличках-вилль. Рано или поздно.

– Нет-нет, – возразила я. И когда поднимала с пола свою куртку и засовывала мятые обертки от буррито в промасленный пакет, машинально добавила: – Моя мама даже не знает, где я. Я сбежала после смерти отца, даже не предупредив ее.

– Она виновата, – вынес он свой вердикт.

– Мама? – я резко обернулась.

– Да нет, бродяга. Эта девчонка с рюкзаком.

– Да пошел ты! Ты меня совсем не знаешь.

Он пожал плечами:

– Тогда в путь-дорогу, Шут!