История воссоединения Руси. Том 3

Притом же — и это всего важнее — оседлые казацкие предводители из мелкой шляхты были наилучшими пропагандистами польщизны; а вопрос о распространении среди руси польского элемента занимал учёного Кромера ещё в половине XVI века, когда вопрос религиозный на Руси считался делом, не заслуживающим упоминания. Религиозная пропаганда и в XVII веке интересовала далеко не всех окатоличенных панов. По духу отдельности интересов, какой был свойствен панскому обществу, паны смотрели на церковный вопрос, как на принадлежность духовных сановников, интересовались им только в качестве родных и приятелей таких лиц, каковы были православный архиерей Гедеон Болобан, униатский митрополит Ипатий Потей, латинский архиепископ Димитрий Суликовский и знаменитый Пётр Могила, люди происхождения знатного. Каждому из них польские королята предоставляли достигать своих даже противоположных целей на церковном поприще, так точно, как сами беспрепятственно действовали на поприще политики, войны и царственной колонизации цустынь. Но элемент польской народности, элемент единения государства языком, нравами и обычаями, входил в их интересы глубже. Приятно и необходимо было каждому пану, в толпе предводителей казацкой «русчины», презираемой и в школах, и в среде убогого православного духовенства, находить людей, отличающихся языком, симпатиями и склонностями образованного общества. Со своей стороны, и казаки охотно принимали в демократическую среду каждого, кто видал панские дворы, кто пользовался служилыми связями с великими панскими домами и умел вести переговоры с польскими королятами. Взаимность удобств и естественное уважение русских людей к языку правительства привели дело ополячения руси, помимо религии, к тому, что не только героические деяния русских предков, но и чудеса печерских святых описывались уже по-польски. Не маловажное было это дело. Русский элемент мало-помалу отступал перед польским на городские рынки и в городские кабаки, между тем как элемент польский, через посредство школ и общежития, преобладал даже и над богословским русским языком. В двадцативосьмилетнее мирное казакованье Богдана Хмельницкого (то есть до 1648 года) польщизна в сфере высшего духовенства и высшего казачества, а равно и мещанства, не говоря уже о русских землевладельцах, делалась таким же естественным, как бы природным диалектом, каким она была в XVI веке только в аристократических домах, подобных дому князя Острожского. Десять революционных лет деятельности Богдана Хмельницкого не уничтожили в южнорусском обществе иноплеменного элемента, внедрившегося в его правила жизни симпатии. Он бедственно и постыдно для нас обнаруживался в действиях Виговского и подобных ему малорусских передовиков до времён Мазепы и его дворянской партии. Сознательно ли распространялся он в среде церковных, то есть главных, если не единственных, защитников православия, или же то было естественное действие социальной динамики, только этим путём достигался весьма важный для Польши результат: что в то время, когда во главе казачества стояла образованная по-польски шляхта; не чуждавшаяся ковша оковитой горелки, — во главе южнорусского духовенства, вместо Вишенских и Борецких, очутились русские поляки, отличавшиеся от Кунцевича и Смотрицкого только тем, что защищали, а не опровергали православие. Различие, по-видимому, глубокое, радикальное; но, под его прикрытием, южная русь, помимо исповедания веры, претворялась в поляков так точно, как это случилось перед глазами православных с князем Константином-Василием Острожским и со многими подобными ему русскими панами, которые обороняли русскую веру на сеймах, и в то же самое время вводили польскую жизнь в свои семейства. В ту радостную для наших историков эпоху, когда православие торжествовало в Киеве победу над покровителями церковной унии, искра русской самобытности на Юге догорала, и самыми опасными её гасителями были именно те, на которых мы всё ещё смотрим, как на спасителей русской народности. Ни эпоха, предшествовавшая церковной унии, ни эпоха, следовавшая непосредственно по её обнародовании, не были для малоруссов таким отчаянным кризисом, как цветущий период наших заимствований из сокровищницы польской образованности, период 1630-х и 1640-х годов, заключавший в себе причины целого ряда таких явлений, как Виговщина, Брюховетчина и Мазеповщина.

Но прежде, чем распространиться об этом поучительном времени со стороны гражданственности, необходимо нам вмешаться в боевую толпу панов и панских завистников, продолжавшую развивать свою двоякую деятельность. Эта толпа, состоявшая с обеих сторон из людей русских, лишь с небольшой примесью иноплеменников, готовилась от времён Наливайка, с одной стороны, к дерзкому нападению, с другой — к гордой защите; но результатами кровавых их усобиц, к счастью человечества, не суждено было воспользоваться ни цивилизованным по-западному представителям олигархии, ни диким по-восточному представителям охлократии.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО ТОМА.