История воссоединения Руси. Том 3

Богдан Хмельницкий, вернувшись из неволи, мог бы, как человек образованный и бывалый, примкнуть к двору своего патрона; мог бы, как знаток турецкого языка и мусульманских обычаев, участвовать в посольствах на Восток; мог бы, принадлежа, как шляхтич, к гербу Абданк, составить себе, подобно знаменитому Стефану Хмелецкому, блестящую карьеру в обществе русинской шляхты. Нет, он предпочитает удалиться в пограничную глушь; он довольствуется тем, что отцовское займище отдали ему «на саблю»; но тем не менее идёт всё той же торной дорогой польскорусского дворянства, соединяя сельское хозяйство с пограничной войной. Люди, подобные Михайлу и Богдану Хмельницким, были одинаково способны к устройству свободной ассоциации, как земледельческого, так и военного труда. Они становились на челе двоякого стремления колонизаторов — хозяйственного захвата обещающих много пустынь и военного захвата «турецкого добра», как называлась вообще добыча, приобретаемая в набегах на оттоманские владения. Кроме того, охранение пограничных замков, сёл, хуторов, пасек и каких бы то ни было панских и казацких осад было соединено с отбиванием у татар лошадей, рогатого скота, овец и всякой иной добычи, 3а которой татары прокрадывались мимо казацких чат обыкновенно во внутренние, менее воинственные местности. Казаки, не обращая внимания на ропот белорусской, волынской и привислянской земледельческой шляхты, с умыслом пропускали орду на переправах и татарских шляхах, чтобы ограбить её на возвратном пути, когда её движения будут затруднены воровской поживой. Этим способом они заставляли хозяйства внутренних земель, через посредство азиатских хищников, делиться своим добром с пограничниками и вызывали на передовую линию украинской колонизации новых и новых искателей «казацкого счастья». Понятно, что в поступательном движении этой колонизации главные роли принадлежали таким людям, как Богдан Хмельницкий, можно сказать, наравне с такими людьми, как Станислав Конецпольский. Чем эти люди были энергичнее в стремлении к обогащению, чем они были популярнее среди вольных колонистов и добычников, тем больше они значили в глазах людей, которым обладаемые ими фактически земли принадлежали юридически. В старой Польше, под которой разумелись и русские, издавна заселённые области, выше всего ценилось происхождение; но в Польше новой, отвоёванной у татар путём боевой колонизации, уже и во времена Папроцкого знатным людям вменялась в достоинство простота быта, не дававшая распознать, кто пан, а кто его слуга. [182] Если, таким образом, и родовые паны, в силу вещей, уподоблялись по внешности безземельным товарищам своих рыцарских подвигов, то тем паче должны были подлаживаться к убогим казакам мелкие аспиранты на панованье вроде Хмельницких. В дружбе и ассоциации с воинственными дикарями, они составляли силу, и с ними предержащие власти ладили, в свою очередь, до такой степени, что, очевидно, выгораживали их даже из ответственности за казацкие восстания, как это случалось и с Богданом Хмельницким. [183] У польских королят это была та самая политика горькой необходимости, которой держалось турецкое правительство относительно таких башей, как Абаза, и таких мурз, как Кантемир, которых оно усмиряло чаще всего, повышением. Как своевольные баши и мурзы предоставляли членам дивана играть роль всемогущей силы, так точно и казацкие ватажки, атаманы и гетманы не мешали нимало польским королятам наслаждаться европейской славой победителей Москвы, турок и шведов, с которыми без казаков никогда бы они не совладали. Казацкие дуки преследовали свои ближайшие интересы и, в свою очередь, играли роль магнатов среди людей, которые не знали выписных вин и пили свою оковитую деревянными ковшами. [184] Правительствовавшие в Польше паны потакали их экзорбитанциям тем охотнее, что они довольствовались даже «словесной даровизной на саблю» того, что было фактической их собственностью.