История воссоединения Руси. Том 3

Один из дворян Конецпольского, пан Домбровский, прибывший из подгорской Руси с королевским посольством, — накануне выезда персидского купца в обратный путь, зашёл в его лавку для какой-то покупки и был узнан паном Пшерембским. Домбровский побежал к Конецпольскому с известием о его родственнике. Но купец дорожил своим носильщиком; ломил за него в открывшейся переторжке крупную сумму денег; выкупить пана Пшерембского было не на что. Тут-то пригодилась Конецпольскому дружеская к нему расположенность Челеби. Спахи пользовались правом выкупа братьев своей жены, чьими бы невольниками они ни были, хотя бы и султанскими. Призванный для совета, Челеби предложил Конецпольскому свою готовность объявить пана Пшерембского братом своей жены. С этой целью паны отправились целым обществом на базар, вместе с Челеби и его женой. Предупреждённый о заговоре против персиянина пан Пшерембский выскочил из лавки и, с восклицаниями радости, бросился обнимать мнимую сестру свою. Персиянин хотел было прекратить неприятную для него сцену посредством нагайки; но тут нашлись люди для поддержания привилегии спаха, и персидский купец считал себя счастливым, когда ему возвратили 200 талеров, заплаченных им за невольника.

Так бедствовал и так вышел наконец из своего бедственного положения герой украинской колонизации, соперник Густава-Адольфа по военному таланту, знаменитый охранитель польскорусских областей от азиатских хищников и завоевателей.

Одновременно с ним находился в турецкой неволе и тот, кто на сцене его культурной деятельности появился вслед за ним, как трагическая противоположность. Но пребывание Богдана Хмельницкого в плену у турок покрыто забвением, свойственным среде, к которой он принадлежал. Равнодушные ко всему, что человеческий ум пытался создать благородного в те трудные для его деятельности времена, казаки не дорожили и воспоминаниями о своём прошедшем. Только от шляхты, более или менее одичалой в их невежественной среде, да от людей, издали глядевших на истребительную работу казачества, мы знаем кое-что о человеке, справедливо прозванном в Украине казацким батьком. 

Молодого Богдана Хмельницкого, взятого в плен на Цоцоре, купил у татар богатый турок и продержал у себя два года. Ни греки, пропагандисты древнего русского благочестия среди подгорских, волынских, белорусских и киевских русинов; ни францисканцы, имевшие тогда свой монастырь на Галате; ни иезуиты, крепко засевшие в Царьграде для борьбы с греческим патриархатом в турецком диване; ни казаки, которых турецкая каторга не удерживала от варяжничанья по Чёрному морю и которые даже потурчившись уходили в Запорожскую Сечь, — никто не сохранил для нас ясного воспоминания о пребывании в Туреччине будущего казацкого батька. Носились только слухи, что молодой пленник, для своего самосохранения, прибегнул в турецкой неволе к той двуличности, которой он, во время своей известности, обладал в совершенстве, и которая провела его до конца через все опасности жизни. У турок, сверх того, о Богдане Хмельницком сохранилось летописное сказание, что всё время своего плена провёл он, как мусульманин. Этим объясняют и его необыкновенную между казаками грамотность в арабском языке, и его редкое знание восточных обычаев, и, наконец, то обстоятельство, что, подвергаясь опасностям среди разузданной им черни, среди целого полчища банитов шляхтичей, составлявших кадры его казацкой орды, среди множества завистников военной славы своей, он постоянно содержал на жалованье пять тысяч мусульманской конницы.