История воссоединения Руси. Том 3

Сопега, политический деятель времён Стефана Батория, Ивана Грозного, Годунова, названного Димитрия и потом важный участник в смутах Московского государства, был один из самых просвещённых и добродетельных людей в польском обществе. Наша древняя отрозненная Русь и с юга, и с севера весьма щедро снабжала Польшу хорошими и талантливыми людьми; но римская система единения Славянщины с народами старой формации обращала в ничто богатый наш вклад в сокровищницу польского духа. Сопега веровал в единение славянского Севера с латинским Югом, а тем более — в единение Руси с Польшей. Он уважал русский элемент, но лишь настолько, насколько этот элемент мог способствовать процветанию польского. С целью подкрепить польское законодательство выработанными нашей стариною понятиями о справедливости, переложил Литовский Статут с русского на польский язык. Для поддержания государственного единства, давал ход талантливым людям, стрекавшимся от отеческой веры. В надежде возвеличить Польшу, поддерживал виды Сигизмунда III на Мономахову шапку, и с той же целью прилагал старание о церковной унии, которая долженствовала землю Владимира Мономаха слить нераздельно с царством предположенного обладателя этой шапки. Уния церковная представлялась ему естественным и необходимым дополнением унии политической. Даже и после воцарения в Москве Романова, и после восстановления в Киеве православной иерархии, Сопега находил неблагоразумным делом (rzeczą nierozumna) отложить попечение о церковной унии. Но в его честной и ясной душе не возникало мысли о таких насильственных мерах, к каким способны были прибегать иезуиты, не пренебрегавшие, как известно, самыми низкими мерами для достижения самых высоких целей.

В качестве государя своих панских владений в Белоруссии, Сопега покровительствовал пропаганде латинства на счёт православия; но если вглядеться в его побуждения, то выйдет, что он покровительствовал образованности на счёт невежества. Воспитанник лейпцигского университета, он оставил сперва православие для евангелического исповедания, а потом, уже в зрелых годах, оставил евангеликов для католичества. В обоих случаях руководился он видимым превосходством представителей одной веры над представителями другой. Во времена Сопеги, в литовской Руси, главном седалище польского протестантизма, трудно было найти между диссидентами образованного человека, который посвятил бы себя духовному званию. Многие евангелические общины оставались без пасторов. Выбирать в это звание людей достойных было не из кого, и потому между пасторами немало было круглых неучей, которым так же, как и православным попам, [33] католики подсовывали свои догматические сочинения для назидания прихожан. Между тем иезуиты, в качестсе людей учёных, взяли такой заметный и повсеместный перевес над протестантскими пасторами, что эти последние должны были уклоняться от их вызова на публичные состязания, из одного страха обнаружить своё невежество. Стефан Баторий видел в иезуитах только научную сторону их деятельности. [34] Ту же сторону ценил в них и Сопега. При тогдашнем состоянии школ и всеучилищ даже на Западе, «братчики Иисуса» (braciszki Jezusa) играли в кругу, заинтересованном образованностью, весьма видную роль. В публичных диспутах и полемических сочинениях, они побивали своих противников не одними религиозными идеалами, не одной казуистической логичностью своих доводов, но и научными сведениями. Они весьма искусно пользовались тогдашними сумерками науки, только что начинавшей освобождаться от средневековой тьмы своей, и не одному Сопеге казались провозвестниками дня после долгой умственной ночи. Он отбирал у кальвинистов костёлы в пользу прихожан, обратившихся в высшую, по его мнению, форму вероисповедания — католичество. В том же смысле отобрал он и у православных уфундованный им же самим, в память отца, Черейский монастырь, [35] равно как и все церкви, находившиеся в его владениях. В своих административных действиях, Лев Сопега был поборник не Рима и его папы, как Сигизмунд III, а того улучшения общественной нравственности, которое обещала ему обманувшая не одного его, но и всю вселенную, римская церковь. В этих видах, он основал в Вильне католический монастырь, а в разных местах 24 католических и несколько десятков униатских церквей, соперничая в ревности к вере со своими родными, Павлом, Казимиром, Фридериком, Александром Сопегами, и с такими же усердными фундаторами католических святилищ, Стефаном Пацом, Юрием Литавором-Хребтовичем, Евстафием Воволочем, Юрием Тышкевичем, Яном, Александром, Криштофом Ходкевичами и другими панами, которых фамильные имена были ещё свежи в православных синодиках.