История воссоединения Руси. Том 3

Положение монархий, входивших в состав Речи Посполитой под главенством короля, было совершенно независимое; но далеко не таково было положение республик, именно городских муниципий, которые величали себя местскими речами посполитыми. Члены этих республик, мещане, по отношению к королю, а в помещичьих городах по отношению к пану, были не только подданные, но и хлопы. Они к гражданскому обществу не принадлежали и никакого участия в конституционных съездах или сеймах не принимали. Как у пана в селе мужики, так у короля и магната в городе мещане, а с мещанами и их попы, беспрекословно обязаны были подчиняться административным распоряжениям владельца. По обнародовании в Бресте Литовском церковной унии, виленские мещане возмутились против неё, подобно мещанам брестским. Присланная по этому случаю в Виленский магистрат королевская грамота не обинуясь называет их желание сохранить отеческое православие своевольством против верховной власти, бунтами я розрухами, нарушающими общественное спокойствие. Король воспретил виленцам строить предпринятую ими новую церковь, говоря, что они имеют в виду не столько хвалу Божию, сколько распространение своей ереси и бунтов в Речи Посполитой. Он сослался на привилегии предшественников своих, по смыслу которых, нигде и никаких церквей в его государстве строить не позволялось, без ведома и разрешения господарского. Он, конституционный государь относительно шляхты, выставил себя неограниченным владыкой коронных имуществ. И паны, будучи столь же неограниченными государями в том, что ими, как говорилось, выслужено на государях, не могли, в подобных случаях, оспаривать панское право короля в королевщинах.

Так стояли вещи в Речи Посполитой, и потому-то мещане, верные религии предков, должны были отдельно от шляхты отстаивать православие. Церковная уния, рассматриваемая юридически, имела такие же непреложные основания, как и уния политическая, устроенная на люблинском сейме 1569 года. Польская государственность, развившаяся из древних лехитских начал, выработала у нас в отрозненной Руси народ в народе, и такие люди, как Острожский, помогли ей скрепить свою работу политической унией. Оставалось увлечённую польскими правами и вольностями русскую шляхту разлучить с единоверцами, которые, не называясь народом по государственной конституции, тем не менее продолжали разуметь себя народом, и на самое дворянство смотрели, только как на охранённых привилегиями собратий своих. Отсюда вышло, что русские мещане, относительно веры предков, стояли в естественном, исторически верном положении, напротив русская шляхта — в положении двусмысленном. Русская шляхта принадлежала к двум лагерям, и по этому самому не могла действовать в пользу православия так искренне, как это представляется на первый взгляд читателю её манифестаций. Там, где мещане со своим духовенством, в случае торжества унии, потеряли бы всё, и даже имя русских людей, там дворяне сбросили бы с себя только простую русскую одежду и облеклись бы в польские нарядные жупаны. Из-за каких же благ было им жертвовать правами и вольностями, равнявшими их с венценосцами? Только такие капризные магнаты, как Острожский, могли вдруг повернуть оглобли обратно к православию, когда всё уже было у них улажено для путешествия в польскую будущность. Только такие недалёкие, как он, люди могли подчиняться внушениям русских протестантов, которые сами, в их глазах, отверглись отеческого православия и таким образом примкнули к чуждым народностям. Только такие деланные из панов архиереи, каким был Гедеон Болобан, способны были, продав неосмотрительно своё отступничество королевской партии, предпочесть потом главную роль среди православных второстепенной роли среди униатов. Протесты шляхты обходились ей весьма дешево, и притом располагали королевскую партию к уступчивости в сделках вовсе не религиозных. Протесты мещан вели их в суды, где судьи прямили иноверному королю, подвергали их тяжёлым взысканиям, заключениям в темницы, изгнаниям, а часто и смертной казни.

На брестский синод 1596 года съехались, как мы знаем, весьма важные представители отрозненной Руси; но королевская партия отнеслась к ним с замечательным невниманием, будучи, конечно, убеждена, что этим господам нужны дигнитарства, находившиеся в руках у короля, нужны почётные роли в польском обществе, нужно политическое значение патронов церкви, но вовсе не догматические интересы греческой веры. И действительно первыми жертвами их лицедейства были — представитель патриаршей власти на брестском синоде, европейская учёная знаменитость, грек Никифор, и искренние противники церковной унии, мещане города Берестья с их приходскими попами. Русские паны, предводимые так называемым столпом и украшением православной церкви, князем Острожским, только и сделали в защиту подведённых ими под королевские декреты людей, что издали величавый «Шкрипт Синоду Берестейского», ни в чём не уступающий соборному посланию сеймовой русской шляхты 1585 года. [12]