История всех времен и народов через литературу

Для подтверждения данной мысли вернемся еще раз к «Рассказу о молодом человеке духовного звания» (1878). В данном случае очень важна первоначальная характеристика Саймона Роллза. Вспомним, что герой прежде всего отличался в науках морали и богословия, причем в дальнейшем писатель поясняет, что герой был действительно искренен в своих начинаниях, его волновали насущные проблемы религии. «Но даже искренняя жажда мысли и восторг от предвкушения насущнейших проблем, ждущих своего разрешения, не всегда могут защитить сознание философа от толчков и неожиданных контактов с внешним миром».[132]

Но вот мистер Роллз оказался единственным владельцем алмаза Раджи. Он всего несколько часов назад принес его в свою комнату, и как сразу меняется его отношение ко всей своей прошлой жизни. Причем необходимо отметить, что Стивенсон в данном случае прибегает непосредственно к внутреннему монологу своего героя, то есть перед нами не что иное, как самопризнание героя. «Эти джентльмены, – думал Роллз, – без сомнения, очень значительные авторы, однако они, сдается мне, были жуткими невеждами в практической жизни. Вот он я, знающий достаточно, чтобы стать епископом, и я совершенно не представляю себе, как распорядиться этим украденным алмазом. Я собрал кое-какие сведения от этого простодушного полицейского, и вместе со всеми моими инфолио я не в состоянии что-либо сделать. Это позволяет мне очень низко оценить все те знания, которые я получил, учась в университете. С этим он опрокинул полку с книгами и, надев шляпу, заспешил из дома в клуб, членом которого он являлся».[133]

Здесь мы видим признание решающей роли случая: ряд произвольно сложившихся обстоятельств полностью изменяет не только чувства героя, но даже его жизненные убеждения.

Разумеется, читателю становится ясно, что эти убеждения были либо наносными – чем-то вроде маски, прикрывающей иную сущность, либо они уже давно были изнутри подточены и как бы дожидались момента, когда обстоятельства подточат их. Во всяком случае, они оказались весьма непрочными, легко изменяются, а это свидетельствует о давно назревшем духовном переломе.

Преображение героя подробно не описано, дан лишь итог внутреннего процесса.

Это, конечно, не та «диалектика души», с которой мы сталкиваемся в произведениях Л. Толстого, но элементы ее, безусловно, присутствуют.

Р. Стивенсон так же, как и Л. Толстой, отчетливо улавливал неизбежность внешне случайного проявления закономерностей разного рода.

* * *

На пороге XX в. человечество столкнулось с принципом неопределенности: меняется сам характер мышления, оно становится все более и более парадоксальным, все труднее обнаруживаются логические связи между различными этапами развития мысли.[134]

В связи с этим, естественно, меняются и сами средства изображения психологии героев литературных произведений. Э. Хемингуэй так писал о своей «теории айсберга»: «Если прозаик в достаточной мере знает то, о чем он пишет, то он может и опускать некоторые вещи, и читатель при этом, если, конечно, писатель действительно пишет правдиво, будет все равно ощущать присутствие этих вещей так же сильно, как если бы автор упомянул о них.

Видимостью своего величавого движения айсберг обязан лишь тому, что только одна восьмая часть его находится над водой».[135]

Но какова роль «диалектики души» в изображении психологии человека, сознание которого в силу внешних условий жизни усложнилось по сравнению с сознанием человека XIX в.?

Для решения этого вопроса обратимся к мнению советских психологов.

«Сознание, – говорит С. Рубинштейн, – это прежде всего «осознание субъектом объективной реальности».[136] Но в таком случае сознание это есть «знание о чем-то», что, «как объект, противостоит познающему субъекту». С. Рубинштейном выдвигаются далее характеристики, из которых вытекает ряд важнейших следствий.

Прежде всего это мысль о нетождественности «сознательного» и «психического» в широком понимании. «Сознательное противостоит психическому как особая, высшая его форма, возникающая у человека лишь тогда и поскольку, когда и поскольку человек выделяет себя из окружающего предметного мира. Тем самым сознание возникает как форма психической жизни, требующая длительного и сложного созревания в онтогенезе».[137]

«Весьма интересно, – пишет Ф. Бассин, – что теория сознания сама на многих путях подводит к проблеме «бессознательного». Уже одно разграничение понятий «сознание» и «психика» ставит вопрос о существовании форм психической активности, протекающих «за порогом» сознания. К тому же вопросу подталкивает косвенно и собственно-физиологическая трактовка проблемы сознания».[138]

Здесь нет противоречия с учением И.П. Павлова. Напротив, Павловым неоднократно подчеркивалось, что без учета этих важных компонентов психического анализ последнего вообще не может быть полноценным. Ему принадлежат слова: «Мы отлично знаем, до какой степени душевная жизнь пестро складывается из сознательного и бессознательного».[139]