История всемирной литературы Т.6

«Песнь Мваны Купоны» была очень популярна среди суахилийцев, существовало большое число ее списков, многие исполняли ее на память. И в наши дни ее хорошо помнят и знают. Поэма состоит из 102 строф; она написана в форме утенди, т. е. в основе ее лежит восьмисложная строка — кипанде. Бо́льшая часть поэмы — наставления, в которых традиционные воззрения переплетаются с нормами мусульманской морали. Это своего рода «кодекс» замужней женщины: как содержать дом, как следить за собою, как вести себя на людях и в семье, но, главное — как с мужем «заботливой и почтительной быть» (со ссылками на личный опыт). Основные нравственные ценности определяются такими понятиями, как «честность, скромность, учтивость со старшими, благоразумие, благочестивость». Достаточно определенно очерчены социальные взаимоотношения: «сторонись богатеев, ибо они бедный люд презирают», «а в нужде кто — помочь торопись без расспросов», «не водися со слугами, только по делу». К людям «с шуткой веселою обращайся, слов не молви обидных», «избегай людей вздорных, надменных», а «неблаговолие к тебе кто питает, покори добротою такого».

Содержание поэмы, ее построение, типичный для старинных тенди поэтический язык и некоторые другие детали заставляют и в этом случае предполагать, что создание подобных поэм-наставлений могло относиться к более раннему периоду, чем принято считать. Традиция опять-таки могла лишь приписать конкретному лицу, т. е. Мване Купоне то, что было создано значительно раньше не одним поколением сказителей.

Таким образом, для суахилийской литературы начала XIX в. характерно сосуществование и активное взаимодействие двух традиций — устной и письменной. Развитие последней, обусловленное во многом расширением функций письменного слова, привело к возникновению собственно «авторской» литературы.

*Глава четвертая*

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Мрачно начался XIX век для эфиопского государства. В 1800 г. в шестой и последний раз был низложен Такла Гиоргис, «царь царей Эфиопии» по имени и игрушка в руках могущественных военачальников по сути, получивший печальное прозвище «Конец государства». В столичном городе Гондаре вечно враждующие феодалы все еще возводили на престол своих бессильных ставленников, которые, однако, уже не пользовались ни малейшим авторитетом или властью и скоро менялись в зависимости от военного счастья поставивших их. Гондар оставался самым большим городом со множеством церквей и монастырей, однако навсегда утратил свое былое значение политического центра страны. Не в лучшем положении находилась и эфиопская церковь, христологические споры внутри которой дошли до крайней степени ожесточения и привели к фактическому расколу. А мятежные феодалы пренебрегали традиционной верностью очередному номинальному царю, бросая тому упрек в «неправославии».

Все это не могло не отразиться на эфиопской литературе, остававшейся по своему характеру типичной средневековой литературой. Она создавалась на мертвом церковном языке геэз и была тесно связана прежде всего с интересами царской власти и церкви. Поэтому первая половина XIX в. считается самым бесплодным временем в истории эфиопской литературы. Отчасти это действительно справедливо. К началу XIX в. царская официальная историография и агиография раздираемой расколом церкви находилась в полном упадке. Практически прекратилась и переводческая деятельность, благодаря которой в свое время эфиопские книжники смогли ознакомиться с лучшими произведениями христианского Востока. Литература, как и все эфиопское общество, переживала глубокий кризис.

Как ни парадоксально, этот период в истории эфиопской литературы интересен именно вследствие кризиса общества. Страна находилась в состоянии распада. Беспрерывные усобицы, сопровождавшиеся взаимным истреблением и грабежами, доводили народ до отчаяния. Все это заставляло эфиопов в поисках выхода и надежды обращаться к собственной истории. Не случайно единственными оригинальными произведениями этого периода были произведения историографического жанра, которые по характеру своего изложения стали приближаться к публицистике — жанру дотоле неизвестному эфиопской литературе. Происходило это вполне естественно и неосознанно.

С упадком царской власти и двора исчезла и прежняя должность царского историографа с целым штатов писцов. Поэтому продолжать составление царских анналов было не так-то просто. Один летописец просит извинения у читателей: «Тогда пребывал я в пленении и скорби в другой стране и не был в стане царском. Коль не было у меня того, кто поведал бы мне, что творилось в стане царском и во всех странах, то не скорбите, господа мои, отцы мои и братья мои, ибо не от невежества своего писал я, а дабы не погибла история царей».