История всемирной литературы в девяти томах: том первый

«Георгики» («Земледельческие стихи») — это дидактическая поэма в четырех книгах о крестьянском труде: первая книга посвящена земледелию, вторая — садоводству и виноградарству, третья — скотоводству, четвертая — пчеловодству. Повод к написанию поэмы был на этот раз не автобиографический, а внешний — прямой заказ со стороны Мецената. Дело в том, что возрождение земледелия было в эти годы вопросом политического значения: Октавиан деятельно раздавал земли городской и армейской бедноте, формируя тем самым в Италии новый слой мелкого и среднего крестьянства, преданный лично ему. Поэма Вергилия должна была прославить эту политическую меру, словно бы возрождавшую древнюю сельскую добродетельную Италию.

Образцом для «Георгик» послужила греческая дидактическая поэзия, отчасти александрийская (поэма под таким заглавием была у Никандра, для описания примет ненастья и ведра широко использован Арат), но главным образом уже классическая — поэма Гесиода «Труды и дни» (которую, впрочем, и александрийцы высоко ценили). С предшествующим произведением, «Буколиками», «Георгики» связаны общностью сельской темы. Но здесь сельская тема освещается в ином плане: там воспевалась блаженная праздность золотого века, здесь воспевается труд железного века. Как бы в сознательном противоположении девизу «Буколик» — «Все побеждает любовь, и мы покоримся любови» (X, 69) — здесь Вергилий провозглашает: «Все победил неустанный труд и гнетущая бедность» (1, 145—146). Труд и связанные с ним муки осмысляются теперь как необходимый двигатель жизни, без которого природа и люди вырождаются и гибнут — боги дали его на благо людям:

…Юпитер–отец  пожелал сам,
Чтоб земледельческий  путь был нелегок, он  первый  искусно
Землю встревожил,  нуждой сердца  возбуждая у смертных,
Не  потерпев, чтоб его коснело в сонливости  царство.

(I, 121—124. Перевод С. Шервинского)

Труд становится священным, муки труда оказываются необходимым противовесом всех жизненных благ. И это гармоническое равновесие не ограничивается человеческой жизнью, а распространяется на все мироздание: самые жестокие стихийные бедствия (как, например, мор скота, выразительно описанный в финале третьей книги) находят свое оправдание в общей гармонии природы: все в мире благо, и лишь ограниченность человеческого ума, неспособного охватить всю цельность мира, побуждает человека роптать. Таким образом, поэма о земледелии перерастает в поэму о мироздании, мифологическая картина мира «Буколик» (рассказ Силена) развивается в философскую картину мира «Георгик», и эта картина мира божественного, гармоничного и вечного отчетливо противопоставляется картине мира, изображенного в предыдущем поколении Лукрецием, обезбоженного, случайного и бренного. Так, в поэзии Вергилия сменяется неприятие приятием реального мира. Оно еще неполно: совершенство мира природы еще не дополняется совершенством рода человеческого, и контраст между величественной разумностью природы и неразумной жизнью человека, которого алчность и честолюбие вечно влекут к распрям и братоубийственным войнам, по–прежнему придает поэзии Вергилия трагическое звучание. Однако утешением при взгляде на мир служит для поэта мысль, что есть на свете Италия, благодатная природа которой представляет собой как бы мироздание в миниатюре (красноречивая похвала Италии, «сатурновой земле», вставлена во вторую книгу), и есть на свете крестьяне, чья трудовая жизнь как бы воплощает в малом великие закономерности природы:

О, блаженные слишком — когда б свое счастие знали —
Жители сел! Сама, вдалеке от военных усобиц,
Им  изливает  земля справедливая  легкую пищу…
…Там  терпелива в трудах  молодежь, довольная  малым,
Вера  в  богов  и  к отцам  почтенье.  Меж  них  Справедливость,
Прочь уходя от  земли, оставила след свой  последний.

(II, 453—474. Перевод С. Шервинского)