История взлетов и падений

В результате он испытал откровение, сравнимое разве что с тем, которое выпало на долю святого Павла, — открытие веры. Находясь в саду, Августин вдруг услышал невесть откуда детский голос, повторявший: «Возьми и читай! Возьми и читай!» Августин истолковал это как божественное веление. Под рукой у него оказался Новый Завет, послания апостолов, и, открыв его на первой попавшейся главе, он прочел: «…будем вести себя благочинно, не [предаваясь] ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти». Так в один миг ему были явлены и проблема и решение. Августина вскоре крестил епископ Амвросий, знаменитый проповедник, восхвалявший достоинства девственной жизни. Новый Августин, ставший впоследствии епископом Гиппона, провел немало времени в раздумьях о том, прежнем Августине. Отчего он был бессилен перед силой похоти? Августин нашел ответ на это в Книге Бытия. И то, что он в дальнейшем проповедовал, привело к переоценке западного представления о пенисе на все последующее тысячелетие.

Прозрение Августина было тавтологично: он был бессилен управлять собственным пенисом, поскольку был бессилен. Свобода выбора есть лишь иллюзия. Правом Адама по рождению, вслед за Сотворением мира, было право на свободу, которую Августин определял как способность повиноваться Господу, однако Адам презрел сей дар, поскольку возжелал «свободу творить беззаконие» (то бишь творить грех, поступать греховно). Грехопадение Адама лишило его потомков свободы выбора — то есть, по Августину, свободы не грешить. Главным воплощением этого обстоятельства, писал Августин, является «непослушание члена». После того как Адам и Ева пренебрегли запретом Бога и отведали запретный плод, у них появилось два новых ощущения: они устыдились собственной наготы и ощутили необузданное сексуальное влечение. «И мы стыдимся того же самого, что заставило их самих устыдиться, когда они прикрыли свои чресла, сделав себе опоясания», — писал Августин. Это «то же самое» — не что иное, как спонтанная эрекция.

С точки зрения Августина, пенис был для каждого мужчины тем же, чем пятнадцать веков спустя стала рука доктора Стрейнджлава в черной комедии Стэнли Кубрика — органом, который не просто восставал, но делал это сам собой, по своему хотению[57]. «Это наказание за первородный грех, — писал Августин, — это чума и клеймо за грехи наши тяжкие: ибо

…в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих»[58].

До грехопадения Адам и Ева не шли на поводу у секса: размножение было для них волевым актом, «подобно тому, как человек управляет ногами во время ходьбы». Однако после изгнания из рая люди перестали управлять эрекцией, и это стало для них мукой. «Порой желание приходит незванно, — писал Августин в труде «О граде Божьем». — А иной раз оно покидает задыхающегося от страсти любовника, и, хотя ум его горит желанием, тело его холодно». Для древних греков или римлян эрекция была подобна ускорению сердцебиения: она была непроизвольной, на нее не влияли ни хула, ни хвала. Но для Августина и причиной, и следствием первородного греха была похоть — соответственно, эрекция была одновременно и симптомом, и болезнью. Таким образом, Августин единолично, одним махом изменил саму природу нашего отношения к пенису: священный скипетр превратился в жезл дьявола. Такое не удавалось еще никому.

«Всякий обязательно порочен и телесен через Адама», — писал Августин. И активным началом, передающим это «позорное клеймо» из поколения в поколение, была сперма. Такое «ошеломляющее доказательство», как назвала его историк Элейн Пейгелс в своей книге «Адам, Ева и Змей», было призвано раз и навсегда установить: «всякий человек рождается со скверной». Этим утверждением Августин расшатывал сразу два столпа христианской веры: что все божественное творение является праведным и что человеку дана свобода воли. Один из первых отцов церкви, высказывавшийся на эту тему, говорил, что христианство было хорошо тем, что признавало автономию тела. Сексуальность была диким, необузданным зверем, тогда как церковь выступала в роли укротителя. Христиане-девственники вовсе не были «бесполыми», как заявляли насмехавшиеся над ними язычники. Ведь сексуально активные мужчины всего лишь завоевывали безвольных женщин, тогда как христиане-девственники усмиряли нечто куда более сильное и опасное — собственный пенис.