Он избегает даже вида войны, хотя проинформирован о ней в мельчайших подробностях. Когда главнокомандующий в своем поезде едет через разрушенные немецкие города, он наглухо закрывает жалюзи. Именно покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. в ставке «Вольфешанце», во время которого Траудль Юнге находилась в пределах слышимости, фатальным образом усилило такое бегство в отрицание действительности. «Поскольку он пережил взрыв бомбы, он тем более почувствовал себя хранимым провидением, — считает его спутница, оглядываясь назад. — Я потом часто думала, что из-за этого он ощутил, будто на него снова возложена миссия вести войну до конца».
Когда весной 1945 г. свита Гитлера снова поселилась в столице рейха, жизнь вновь пошла относительно нормально, насколько это еще было возможно в условиях тотальной войны. Сотрудники живут в своих служебных квартирах возле рейхсканцелярии — только работа у них постепенно заканчивается. «Мы говорили ему, — вспоминает Траудль Юнге, — мой фюрер, у нас так мало работы. Вы больше не произносите речей. Мы же наверняка могли бы делать что-то более полезное, чем ждать здесь?» На это он ответил: «Ваша задача намного важнее в военном отношении, чем все остальное. Я не могу позволить себе отпуск, я не могу сделать перерыв. Единственная разрядка, дающая мне силы, это компания из двух-трех секретарш и нескольких людей, с которыми я еще могу вести легкую, приятную беседу». Так он нас постоянно поддерживал и утешал».
Но даже проявление симпатии со стороны Гитлера не могло развеять для секретаря все более призрачную атмосферу* в опустошенной столице. Союзные войска уже так глубоко^ продвинулись на немецкую территорию, что у берлинцев появился мрачный анекдот: с Западного фронта на Восточный скоро можно будет съездить электричкой. Из столицы, вокруг которой шли бои, одно за другим эвакуировались учреждения. Непрерывные налеты бомбардировочной авиации и артиллерийские залпы приносили военную действительность в самый центр государства.
«Когда мы вместе сидели вечерами, оживленно болтая, я часто копировала каких-нибудь киноактрис. На это Гитлер всегда говорил: «Вы обязательно должны идти на сцену — как только закончится война». — «Да, когда закончится война?» — спросила я.
А он: «Когда мы победим».
Я возразила: «К тому времени я уже буду чудаковатой старухой».
На это он ничего не сказал».
В конце апреля 1945 г. виновник катастрофы вместе со своим окружением обитал под одиннадцатиметровым бетонным перекрытием бункера рейхсканцелярии, который, собственно говоря, был рассчитан только на кратковременные пребывания во время воздушного налета. Теперь безопасная секция здания превратилась в подземную темницу для тающей верхушки гибнущего рейха. Наряду с адъютантами и прислугой рядом с Гитлером остается горстка генералов и верных соратников. Йозе<|?Геббельс, воспринимающий эту сомнительную привилегию как соблюдение «верности Нибелунгов», увлекает за собой на погибель — при поддержке жены — даже своих шестерых маленьких детей. Даже Ева Браун, постоянно скрываемая от публики спутница жизни, теперь, в ожидании общей гибели, впервые имеет право почувствовать что-то вроде признания.
«После покушения 20 июля 1944 г. возникло огромное чувство мести и ненависти. Тогда Гитлер действительно чувствовал себя окруженным предателями и изменниками.
Даже в нашем кругу чувствовалось, что он ужасно расстроен, раздражен и исполнен ненависти. Н он сказал нам: “После войны я больше не хочу видеть возле себя мундиры!" Он был невысокого мнения об окружающих офицерах».
Последний день рождения Гитлера — 20 апреля — Траудль Юнге пережила как жуткий эпилог: «Это был тихий, скромный прием. Мы чокнулись бокалами с шампанским, но были не в состоянии вымолвить поздравления. Вместо музыки был слышен «сталинский орган». Каждый пытался подавить страх и находился в каком-то спастическом состоянии. Всякое естественное веселье исчезло».