История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Роберт Саути – не столь уж значительная фигура в английской поэзии, творчество его не выдерживает сравнения не только с титанами английского романтизма – Вордсвортом, Кольриджем, Байроном, – но и с наиболее значительными поэтами «второго ряда», такими как Томас Мур. И тем не менее имя Саути мы найдем в любом нашем учебнике английской литературы как образец «ренегатства», перехода от революционности к реакционности. Саути вошел в поэзию в конце XVIII века, заявив о себе как о поэте «новой волны» звучными и «экзотическими» поэмами. Эстетический радикализм Саути заставил многих современников приписать поэту и радикализм социально-политический, оказавшийся на деле лишь мимолетной данью духу времени – времени Французской революции. В дальнейшем Саути оказался вполне верноподданным поэтом, сотрудничал в торийских журналах, а последние тридцать лет жизни занимал должность придворного «поэта-лауреата», в обязанности которого входило сочинение од и элегий по случаю торжественных или печальных событий в царствующей фамилии.

Хотя Саути и благоволил своим молодым соседям и даже кое в чем им помог, все же в целом он сыграл в жизни Шелли неприглядную роль: несколько лет спустя он старательно снабжал «Куотерли ревью» скандальными, чаще всего придуманными или злостно искаженными «сведениями» о семейной жизни Шелли и о его «еретических» взглядах.

Карьеризм, ханжество Саути, готовность поддержать самые реакционные начинания власть имущих снискали ему позорную известность среди передовых людей Англии. Он такую славу вполне заслужил, хотя как честный человек не был чужд симпатии к беднякам, негодовал по поводу угнетения фабричных рабочих, занимался филантропией.

Однако нередко имя Саути-«ренегата», реакционера ставилось в один ряд с двумя другими именами – Вордсворта и Кольриджа, которым, не без влияния оценок Байрона и Шелли, приписывались те же эпитеты.

Отнести к творчеству этих величайших романтических поэтов слово «реакционное» – все равно что определить творчество Фета словами «поэт-крепостник». Да, их младшие и радикальные современники не скупились и на более резкие оценки, обвиняя их главным образом в том, что они «предали» идеалы свободы, идеалы Французской революции.

Насколько справедлива эта оценка – вопрос, на который в двух словах не ответишь. Думается, что дело не столько в том, что старшие романтики изменили идеалам революции, сколько в том, что сами эти идеалы они понимали не так, как их младшие собраться – не как политические, общественные категории, а как личностные, морально-религиозные принципы. Различие это обусловлено и опорой на разные культурные традиции («аристократическую» – вольнодумства и материализма – в одном случае и «буржуазную», пуританско-моралистическую в другом), и просто – может быть, Саути и был в этом прав – различием в возрасте. Во всяком случае, нельзя согласиться с тем, чтобы одних считать «радикалами» на основании лучших образцов их поэзии, а других – «реакционными» на основании ее худших образцов и отдельных высказываний, которые и у младших романтиков, особенно у Байрона, далеко не всегда были радикальны.

Кстати, никто из английских поэтов-романтиков романтиками себя не считал – ни Вордсворт, ни Кольридж, ни Саути, ни следующее за ними поколение поэтов. Друг к другу они тоже не применяли этого термина. Единственный, кого Кольридж в своих лекциях по английской литературе назвал романтиком, был, как ни странно, Шекспир.

Но дело, как говорится, не в букве, а в сути. А суть заключалась в том, что Вордсворт, Кольридж и по мере сил Саути пренебрегли привычными для прежней литературы поэтическими штампами, порвали с классицизмом и обратились к повседневной жизни поселян, людей, близких к природе, а потому наделенных естественными душевными порывами. По словам Кольриджа, они с другом пытались с помощью широкой палитры воображения «придать» прелесть новизны повседневному.

Благодаря их усилиям в английской литературе сложился культ воображения. «Воображение является животворной силой, повторением в сознании смертного вечного процесса созидания, происходящего в бессмертном «Я существую», – утверждал Кольридж.

Не менее сложной и высокой задачей была задача реформировать поэтический язык, поэты новой школы намеренно сближали его с разговорной речью. «Язык прозы может быть с успехом использован в поэзии. Мы любим находить сходство между поэзией и живописью и не случайно зовем их сестрами; но как нам с достаточной точностью обозначить степень родства, передающую близость поэзии и хорошей прозы. Плоть, в которую они обе облечены, создана из одного и того же вещества, их чувства родственны и почти тождественны; поэзия “проливает не слезы, которыми плачут ангелы”, но естественные человеческие слезы. Она не может похвастаться какой-то особой божественной кровью, которая бы отличала ее от прозы; человеческая кровь, и никакая другая, струится в венах обеих», – писал Вордсворт в своем Манифесте и подтверждал это в стихах.