История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Я заканчиваю словами Лафайета (это имя героя Американской и Французской революций стало дорогим для всех борцов за права человека): “Чтобы полюбить свободу, народу достаточно узнать ее; чтобы быть свободным, ему достаточно этого захотеть”[12]».

Образованные мыслящие англичане воспрянули духом при первых известиях о Французской революции. Они были полны мечтаний о том, что все можно переменить, что перед человечеством раскрываются блистательные перспективы, в общем, приняли эту революцию не столько социально и политически, а скорее как призыв к энергичной, смелой, самостоятельной жизни.

Итак, оружие было готово, деньги взяты в долг у Пилфолда и Норфолков, и, несмотря на то что «подруга сердца» Элизабет Хитченер отказалась «разделить с ним благородный подвиг или славное мученичество», в полночь третьего февраля 1812 года Шелли, Харриет и Элиза отплыли от берегов Англии.

Основное требование романтизма к личности – неизменность, подчинение одной страсти, целостность. Все эти качества были изначально присущи Шелли. В этом мы будем убеждаться на протяжении всей его жизни.

Очевидно, обязательным атрибутом его романтического предприятия должна была стать буря. И действительно, двадцать восемь часов кряду их суденышко швыряло с такой силой, что, казалось, души обессиленных пассажиров вот-вот сорвутся, как осенние листья и их крошечная стайка затеряется в ревущем хаосе. Вероятно, воспоминание об этом путешествии послужило впоследствии толчком к написанию «Видения моря».

Ночью двенадцатого февраля 1812 года Перси, Харриет и Элизабет наконец высадились в Дублине и утром устроились на квартире у торговца шерстью, на Сэквил-стрит. Это была одна из самых широких и красивых улиц города, начиналась она от реки Лиффи, пересекающей город с юга на север. Здесь жили пэры, кондитеры, парфюмеры, епископы, мясники, маклеры – об этом извещали таблички на фасадах. Старые меблированные дома соседствовали с современными отелями, рядом находились лавки, торгующие джином и виски. Напротив дома, где поселились Шелли, было место сбора разносчиков угля; грязные, оборванные, они с самого раннего утра толпились на маленькой площадке возле старой кирпичной стены, так что в окна к Шелли постоянно доносились крики и ругань.

По количеству нищих Дублин занимал одно из первых мест среди всех европейских городов. «До сих пор я не представлял себе, в какой нищете могут жить люди, – писал Шелли Годвину, – в узких улочках Дублина гнездятся тысячи бедняков – сплошная масса копошащейся грязи! Какой огонь зажигает во мне подобное зрелище и сколько силы придает оно моим стараниям научить добру тех, кто низводит своих близких до состояния худшего, чем смерть». А в письме к мисс Хитченер он восклицал: «Я – даже я, слабый, молодой, без денег, попытаюсь организовать в этой стране общество мира и любви… О, может быть я буду удачлив в качестве апостола этой единственно истинной религии, религии филантропии». Это письмо написано так страстно, что местами оно звучит как белый стих. Потом некоторые строки из него почти без изменения вошли в поэму «Королева Мэб» и стихи «К Ирландии».

Через десять дней после прибытия Шелли в Дублин было отпечатано 1500 экземпляров его «Обращения». Оно предназначалось главным образом для ирландских простолюдинов, для тех, кого «пьянство и тяжкий труд превращали в нечто неодушевленное». Шелли намеренно облегчил стиль своего памфлета. «Быть может, простое изложение нравственных истин, приспособленное к их пониманию, – делился он с Годвином, – произведет самое лучшее действие». Один экземпляр «Обращения» Шелли отправил Годвину, другой – отцу, несколько десятков экземпляров были разосланы в многочисленные таверны Дублина.

Распространением памфлета занимался больше всего слуга Шелли, ирландец Даниэль, или, как его называли, Дэн.

Сам Шелли и его послушная Харриет, стоя на балконе своей квартиры, ожидали пока появится «подходящий на вид человек», и бросали ему брошюру с текстом «Обращения» или бродили по улицам и незаметно подбрасывали их встречным. «Я едва не умирала от смеха, когда мы это делали, – вспоминала Харриет, – а Перси принимал все всерьез». Таким образом в течение марта они распространили почти весь небольшой тираж.

«“Обращение” произвело в Дублине большую сенсацию, но никто не пытается привлечь нас к ответственности», – восклицал Шелли в письме своему учителю. которого он постоянно держал в курсе своих дел и планов. Но Годвин не разделял его энтузиазма и с неодобрением относился к стремлению немедленно публиковать свои работы. «Уверяю Вас, что никогда не напишу и не обнародую ничего такого, что не побуждало бы к добру, и, следовательно, если мои сочинения вообще оказывают какое-либо воздействие, то это воздействие доброе», – оправдывался он перед учителем.