История запорожских казаков. Борьба запорожцев за независимость. 1471–1686. Том 2

Не насытившись поглощением премногого казацко-русского народа, разорением семнадцати городов во главе с Лодыжином и Уманью, не удовольствовавшись обращением их в пепел и сравниванием с землей, турский султан Мухаммад IV задумал истребить все запорожское войско и разорить самый Кош его. На это дело он прислал осенью 1675 года на кораблях из Константинополя в Крым пятнадцать тысяч отборных стамбульских янычар и велел крымскому хану с этими янычарами и со всей крымской ордой, при наступлении зимы, постараться выбить всех запорожцев до конца, а самую Сечь их разорить до основания. Хан, желая слышать о том приказание из уст самого султана и его визиря, бегал налегке той же осенью в Стамбул и, недолго оставаясь там, повернул в Крым; все время после этого он советовался со своими крымскими султанами, агами и мурзами и выискивал способы, какими можно было бы исполнить свой злой умысел над войском низовым запорожским и его Кошем. После совета постановлено было привести в исполнение злое приказание турецкой Порты непременно в предстоящую зиму, на Святках Рождества Господня, когда войско запорожское привыкло гулять и выпивать. И вот, как скоро тогдашняя зима, «чрез майстерство крепких морозов своих», замуровала днепровские глубины и полевые речки твердыми льдами и приодела достаточными снегами, тогда крымский хан тот же час приказал сорока тысячам крымской орды быть готовыми для военного похода, а пятнадцати тысячам янычар велел дать лошадей, не объявляя никому, куда именно он поведет их в поход. Когда кончился Филиппов пост, тогда сам хан, снявшись из Крыма со всем названным своим войском, пошел по направлению к Запорожской Сечи, стараясь держаться в нескольких милях от берега Днепра, чтобы не быть замеченным запорожцами, зимовавшими по днепровским островам и веткам, и чтобы все войско запорожское низовое каким-нибудь способом не узнало о том. На третью или четвертую ночь Рождества Христова, в самую полночь, хан, приблизившись к Сечи, захватил сечевую стражу, стоявшую в версте или в двух верстах от Сечи на известном месте, и от этой стражи узнал, что пьяное войско спит беспечно по куреням и что другой стражи нет ни около, ни в самой Сечи; хан очень обрадовался этому и сейчас же, выбравши самого лучшего из пойманных сторожевых и пообещав ему свободу и большую награду, приказал ему провести пехотных янычар вовнутрь Запорожской Сечи через ту форточку[776], которая, по показанию самих сторожевых, не была заперта на ту пору. Итак, отправивши всех янычар в Сечь с названным запорожским сторожевым, хан приказал им, вошедши в нее, «учинить належитий военный над пьяноспящими запорожцами промысел». Сам же между тем, объехавши с ордой вокруг Сечь и густо обступивши ее, стоял неподалеку наготове, чтобы не выпустить и «духа имеющих утекать» запорожцев. Но на этот раз над турками и татарами сбылась старая пословица: «Що человек себе обецуе, тое Бог ницуе» – надежда хана выгубить все запорожское войско и разорить самый Кош не осуществилась. Хотя хан и знал, что запорожское войско привыкло в праздничные дни выпивать и беспечно спать, но не припомнил того, что множество этого же самого войска имело обыкновение собираться в праздник Рождества Христова до Сечи со всех низовых днепровских лугов[777] и что большинство из этого войска были трезвые, а не пьяные люди. Но вот настал «полуночный час». Все войско, не слыша ни о какой тревоге и не имея вести о намерении басурман, «зашпунтовавшись» в куренях, опочивало; в это самое время янычары, тихо введенные через открытую фортку пойманным запорожским сторожевым, вошли в Сечь и наполнили собой все ее улицы и переулки, и так стеснились, как то бывает в церкви. Однако, имея в руках готовое оружие, они помрачены были всевидящим Богом в их разуме: войдя в Сечь, они и не подумали о том, что дальше делать и каким способом разорить то рыцарское гнездо низоводнепровских казаков, наших мальтийских кавалеров, и как их всех выбить до конца; или, быть может, начальники янычар, за теснотой, не могли сойтись и посоветоваться между собой, как начать и кончить свой злодейский умысел. Так или иначе, но, наполнив собой всю Сечь, захватив все сечевые арматы, заступив все открытые места, янычары стояли несколько времени в недоумении и тихом молчании. Когда же повернуло с полночи и Бог Вседержитель благословил соблюсти в целости то православное и преславное низовое запорожское войско, тогда он отогнал сон некоему Шевчику, казаку одного куреня; этот Шевчик, вставши для своего дела и отворивши кватерку[778], начал присматриваться сквозь оконную щель, рано ли еще или нет, и неожиданно увидел людей, неприятелей-турок, заполонивших собой всю улицу. Шевчик пришел в ужас; однако тот же час тихо засветил несколько свечей в своем курене, сообщил знаками пятерым или шестерым своим товарищам, еще не ложившимся спать, но сидевшим в углу куреня, закрывшимся там и игравшим в карты. Товарищи, услышав слова Шевчика и побросав карты, зараз бросились тихонько ко всем окнам куреня своего и, не отворяя их, стали присматриваться в оконные щели, чтобы убедиться, правда ли то, что сказал Шевчик. Когда же и сами увидели, что Сечь их наполнена неприятелями-турками, то немедленно и возможно тихо побудили всех товарищей своего куреня, которых было до полутораста человек, и сообщили им о грозившей беде. Товарищи быстро повставали, тихо поодевались, осторожно забрали в руки оружие и потом, после совета с куренным атаманом, решили устроить следующее: поставить к каждому окну по нескольку человек лучших стрельцов, чтобы они беспрестанно стреляли, а другие чтобы только заряжали ружья и первым подавали. Устроивши все это без великого шума и помолившись Богу, казаки сразу поотворяли все окна и оконницы и начали густо и беспрестанно стрелять в самое скопище янычар, сильно поражая их. Тогда другие курени, услышав выстрелы и увидевши неприятеля, тот же час открыли со всех сторон через окна густой и беспрестанный мушкетный огонь и как бы молнией осветили темную ночь в Сечи, тяжко поражая турок, кои от одного выстрела падали по двое и по трое человек. Янычары же, не имея возможности, вследствие своей тесноты, направлять оружие прямо против куренных окон, стреляли в воздух и, «аки козлы между собою мятущися», падали на землю убитыми и утопали в собственной крови. Когда же толпы янычар стали редеть по улицам и переулкам, так что их едва третья часть осталась в живых, тогда запорожцы, видя, что, стреляя из куреней по неприятелям, они стреляли друг против друга и наносили себе тем вред, крикнули единогласно до ручного бою; и так по той команде тотчас все разом, высыпавши из куреней, с мушкетами, луками, копьями, саблями и дрекольем, начали доканчивать ручным боем еще оставшихся в живых турок, нещадно поражая их. На самом рассвете дня они покончили с турками и всю Сечь, и все курени со всех сторон, и всю Божественную церковь, и все арматы окрасили и осквернили басурманской кровью, а все сечевые улицы и переулки завалили неприятельскими трупами. Трупы те лежали, облитые их же собственной кровью, склеенные и замороженные сильным морозом, бывшим в то время. Как велико было их число, видно из того, что из пятнадцати тысяч янычар едва полторы тысячи ушло из Сечи и было спасено татарами на лошадях. А между тем хан, стоявший около Сечи и ожидавший конца задуманной облавы, увидев несчастный конец неудавшегося замысла, взвыл, как волк, подобно древнему Мамаю, побежденному русскими на Куликовом поле при реке Непрядве, видя, какое великое число отборных стамбульских янычар он потерял, рассчитывая завоевать Запорожскую Сечь. Пораженный, вследствие этого несчастья, великим страхом, он бросился от Сечи, днем и ночью спешил в Крым, боясь, чтобы раздраженные запорожцы, севши на коней, не догнали и не разгромили его самого.