История зарубежной литературы XIX века. Романтизм: учебное пособие

Теория «откровения» Жозефа де Местра и Бональда, пытавшаяся задержать человечество в состоянии первобытной невинности и феодализма, была для Гюго неприемлема. В своем понимании исторического процесса он приближался к Баланшу. Он понимал традиции более рационально, как систему общественных установлений доисторического общества и как след извечной борьбы человечества за общественные идеалы.

Первые памятники архитектуры, говорит Гюго, были простыми глыбами камня, каждый из которых был иероглифом, то есть непосредственно и прямо выражал порученную ему мысль. Затем «традиции» породили символы, скрывшие первоначальную идею под напластованием образов. Архитектура отныне должна была передавать эти символы, и из камней она превратилась в сооружение. Кейцер, писавший об этом в переведенной на французский язык книге, и Баланш, за ним следовавший, утверждали, что именно в этот момент было утрачено понимание «истинного», первого языка. Пора непосредственного постижения мира кончилась, и наступила пора самостоятельного развития человечества силами собственного разума, пробивающегося к истине и справедливости. Гюго упраздняет это положение немецкой идеалистической философии. Идея развития имеет у него более прямолинейный характер. От старого взгляда у него осталась только схема развития этого нового, более сложного искусства: буйное цветение символов заглушило традиции, человек позабыл их смысл, – «они исчезали, как ствол дерева под листвой». Но Гюго не говорит об «упадке», о гибели непосредственно постигаемой истины. Он стоит на реальной почве истории: индийская и египетская архитектура, храм Соломона представляют собой гигантский шаг вперед по сравнению с бретонским Кромлехом. Это книги, развивающие целую серию идей, целое мировоззрение.

О чем повествует эта каменная летопись? Какие процессы отражены в этих документах? «Каждая цивилизация начинается теократией и кончается демократией. Этот закон, по которому свобода сменяет единство, записан в архитектуре».

Свобода противопоставлена единству, так как единство понимается как строгое подчинение единой догме, а свобода – как возможность самостоятельного мышления, борьба мнений и развитие.

Мысль о непрерывном движении человечества от рабства к свободе и от аристократии к демократии, широко распространенная в публицистике 20-х годов, принимает у Гюго форму, которая очень напоминает учение Вико в интерпретации Мишле и учение Баланша.

Переводя «Новую науку» (1827), Мишле сильно облегчил ее, уничтожил скучные повторения, королларии, теоремы, заменил геометрический метод повествовательным. Во вступительной статье, слегка причесывая Вико в духе современной идеи прогресса, Мишле излагает его систему в доступной и художественной форме, которая могла вдохновить Гюго на философско-исторические размышления. Но еще ближе взгляды Гюго к теориям Баланша, в то время весьма популярным.

В «Опыте социальной палингенезии» (1877) и в прозаической поэме «Орфей» (1829) Баланш, вдохновляясь своеобразно понятым учением Вико, утверждает, что все народы проходят одни и те же стадии общественного развития. При первобытной теократии господствует тайная устная речь, принадлежащая лишь высшему жреческому сословию и зафиксированная в древнейших памятниках архитектуры. Затем разум освобождается из-под бремени запретов, заново интерпретирует, наполняет новым духом старую букву закона и создает новое демократическое общество. В результате этого движения расторгается первобытное единство: противоречие между аристократами и народом приводит к борьбе, которая и утверждает более справедливый строй. Понятие «человек» распространяется на всех людей, и на место священника и теократа приходит «человек» и демократ. По мнению Баланша, это движение от теократии к демократии с большей или меньшей ясностью происходит в истории каждого народа, но каждый раз в новой форме и с большими результатами: это не движение по кругу, но движение по спирали, развитие, и кажущееся повторение циклов есть вместе с тем все большее приближение к конечной цели, к высшей нравственности и к совершенному социальному строю.

У Гюго мы находим многие элементы такого понимания истории. Движение от теократии к демократии, «записанное» в архитектуре, учение о «традициях», подавленных символами, стремление символа превратиться в поэму и в широко развитое сооружение, новая «рациональная» интерпретация буквы старого закона, являющаяся средством дальнейшего развития, торжество светского начала над древним мистическим, некая «идеальная» история, повторяемая каждым новым приходящим на сцену народом, но постоянно поднимающая человечество к более совершенному, демократическому обществу, знаменитая «спираль», о которой в то время так много говорили, наконец, ссылка на Орфея, создающего новую эру в истории человеческого ума, – все это связано с книгой Баланша и свидетельствует о том, что Гюго к 1830 году глубоко и тщательно продумал современную ему прогрессивную философию истории и целиком проникся ее идеями.