История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

«Мемуары» задумывались и исполнялись как произведение, никакого отношения к искусству не имеющее, как судебная защитительная речь, где должен быть только «сухой и досадный перечень фактов» (мы увидим, что этот перечень фактов по воле одаренного человека оказался и не сухим и не досадным). «Этот мемуар, — пишет Бомарше, — является точным и ясным изложением всех материалов, относящихся к разбираемому вопросу. Единственное его назначение — помочь ознакомиться с ними моим судьям. Я буду говорить здесь лишь о том, что было установлено во время следствия. Факты, касающиеся меня лично, будут заверены по всем правилам. То же, что я узнал из свидетельских показаний других лиц, будет приведено с величайшей осмотрительностью». И это были не пустые слова. Бомарше нес ответственность за каждую ошибку, за каждую неточность. На него были устремлены десятки ненавидящих глаз, которые не пропустили бы ни одной оплошности. Итак, что же перед нами — художественное произведение или юридический документ?

Из того, что мы только что прочитали, нет сомнения в юридической основе его. Однако, читая далее, мы убеждаемся в том, что это произведение художественное, причем произведение огромной впечатляющей силы и со всеми специфическими свойствами искусства. Мы увидим и обобщения, и типизацию, необходимые в искусстве, и ту живописную конкретность, которая заставляет нас верить в художественный вымысел. Нет здесь только вымысла. Значит, искусство может иногда обходиться и без вымысла. Бальзак отбирал во множестве однородных характеров отдельные черты и соединял их в один художественный образ — тип. Бомарше действовал несколько по-иному. Он брал один характер, но показывал в нем черты, присущие многим подобным характерам, и создал беспримерный в истории образец юридического документа в форме художественного произведения. Он почти не описывает внешней обстановки и только однажды позволил себе живописную повествовательную страницу. Приведем ее, она чрезвычайно выразительна: «Когда я стал приближаться к залу заседаний, до меня донесся смутный гул голосов, но не это взволновало меня. Должен признаться, что, как только я вошел в зал, латинское слово, возвестившее о моем появлении, несколько раз произнесенное секретарем суда, и глубокая тишина, наступившая вслед за этим, повергли меня в трепет. Adest! Adest![206] Он здесь, вот он, обвиняемый, затаите свои чувства к нему; Adest — это слово еще долго будет звучать в моих ушах. Тотчас же я был отведен на скамью подсудимых.

При виде зала, похожего на храм, — тусклое освещение делало его еще более величественным и мрачным, — при виде шестидесяти судей в одинаковых одеяниях и устремленных на меня глаз я испытал чувство глубочайшего уважения. Увидев за столом, на который облокотился мой судья-докладчик, г-н Доэ де Комбо, освещенное единственной свечой лицо советника суда, г-на Жина, сидевшего рядом, я подумал (следует ли признаться в слабости?), что ему поручено допрашивать меня, и почувствовал, как сердце мое, внезапно сжавшись, — словно в нем застряла капелька сгустившейся крови, — перестало биться. Я хорошо помню, что, превозмогая эту слабость довольно сильным напряжением воли, я полагал, что обрел только душевное равновесие; однако впоследствии, наблюдая за собой, я имел возможность убедиться, что спокойствие мое превзошло мои ожидания».

Перед нами — шедевр повествовательной прозы. Картинность описания безупречная. Ничего лишнего. Взволнованность рассказа и даже некоторая лиричность, если бы мы не чувствовали, не ощущали за патетическим описанием иронической улыбки автора. Не суд, а театральное представление! И одинаковые одеяния шестидесяти судей, и тусклое освещение, и латинское слово adest — все спектакль, все поза.

Кто же они, эти действующие лица реальной комедии жизни, актеры столь «необычного спектакля», как назвал их сам Бомарше? Тень финансиста — миллионера Дювернэ, оставившего свою подпись на бумаге, вокруг которой идет спор, граф де ла Блаш; он находится где-то за сценой, но его присутствие постоянно ощущается в словах и поступках действующих непосредственно на сцене лиц. Это решительный, озлобленный и коварный враг, который не остановится ни перед чем для достижения цели. Толпа судейских чиновников, которые создают как бы общий фон сословия. Судья Гёзман и его супруга, урожденная Жамар, книготорговец Леже и его жена, цензор и редактор газеты Марен, писатель Арно Бакюлар, ростовщик Бертран Дероль, председатель суда Николаи и, наконец, сам автор. Каждый из них, в том числе и автор, имеет свою характеристику.