История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

Фауст в поисках прекрасного. Во второй части «Фауста» перед читателем предстает античный мир в широком культурно-историческом плане. Древнегреческие мифы, запечатлевшие в эстетически прекрасных образах идеи и чувства создавших их людей, используются Гете для аллегорического описания жизнедеятельности Фауста. Мифические сирены чудными песнями своими отвлекают человека от труда и борьбы, увлекают его в сферу пассивного самосозерцания.

Кто умен, пусть прочь бежит.
Этих мест ужасен вид, —

поют сирены, в то время как старик Сейсмос потрясает землю мощными руками. Здесь неподвижные сфинксы, тысячелетиями стоящие на одном месте как олицетворение мрачных, консервативных сил, противоборствующих движению человечества вперед:

Дальше двигаться нет цели:
Сфинксы прочно здесь засели…

Фауст с Мефистофелем проводят снова, теперь уже классическую Вальпургиеву ночь среди призраков античной мифологии. Здесь «мрачно-скорбная» колдунья Эрихто, гигантские муравьи, чудовища-грифы. Светлое, жизнерадостное мировоззрение, запечатленное в античном искусстве могло утвердиться только в борьбе с этими темными силами.

Елена — олицетворение античной красоты. Фауст мог теперь приблизиться к совершенной красоте античности, символом которой является Елена, отважившись на единоборство с призраками зла. Подобно тому как Орфей, мифический певец, в поисках своей возлюбленной Эвридики спустился в Аид, подземный мир, так Фауст уходит туда за Еленой.

Старуха Манто, доброжелательная к людям, врачующая их печали, благословляет его на опасный путь: «Войди сюда, смельчак, и радуйся!» Манто восхищена решимостью Фауста, его отвагой, его готовностью совершить невозможное ради достижения цели:

Кто к невозможному стремится,
Люблю того.

Как часто Гете возвращался к этой идее! К «невозможному» стремился Вертер и погиб, оплаканный автором, к «невозможному» рвался Торквато Тассо и погиб, порицаемый автором. Теперь старуха Манто снова славит порыв к «невозможному». Философия гармонии и подчиненности разуму, сознанию необходимости, которую выработал для себя поэт, видимо, не всегда удовлетворяла его.

«…В нем постоянно происходит, — как писал Ф. Энгельс, — борьба между гениальным поэтом, которому убожество окружающей его среды внушало отвращение, и осмотрительным сыном франкфуртского патриция, достопочтенным веймарским тайным советником, который видит себя вынужденным заключать с этим убожеством перемирие и приспосабливаться к нему. Так, Гете то колоссально велик, то мелок; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер».[255]

Душевные тревоги филистера осмеял и осудил сам же Гете. В «Фаусте» старуха Забота красноречиво описывает их:

В путь идти ль? Стремиться ль смело?
Нет решимости для дела!
Он пошел, но по дороге
Замедляет шаг в тревоге;
Тщетно бьется он, как в сети,
Видит все в прекрасном свете,
Сам себя отягощая
И другим лишь жить мешая.
Так, ни жив, ни мертв, тревожно,
Задыхаясь безнадежно,
Он терзается без меры,
Без отчаянья и веры.

Фауст гонит Заботу. Ему чужды понятия людей, боящихся бурь, опасностей, риска. Он всегда рвался в бой, шел по нехоженым путям, искал и дерзал.

Снова Фауст скитается в поисках истины. Он думал, что она в красоте. Но нет, действительность опровергла его убеждение.

Мефистофель пытается увлечь его картинами богатства и славы. Он рассказывает ему о расточительной жизни королей, о роскоши Версаля. «Противно, хоть и модно!» — отвечает ему Фауст. Мефистофель говорит ему о царстве, распавшемся на части, ожесточенной внутренней борьбе (имеется в виду Германия), о хищниках-церковниках, эксплуатирующих народ. Фауст презрительно отзывается о них и обо всем господствующем классе, ведущем государство к гибели:

Шло, падало, хромало, встав опять,
И вот свалилось так, что уж не встать!

Мефистофелю удается на время вовлечь Фауста в войну. Бес даже привлекает его к верховному командованию войсками одной из воюющих сторон, но Фауст быстро прозревает: «Война! Уму плохая в ней отрада!» Военная слава вызывает отвращение, как и страшные призраки войны — вороны, мародеры («Забирай»), грабители («Хватай добычу»).

Может ли человек быть удовлетворенным до конца? Нет, отвечает Фауст, ибо человеческим стремлениям нет предела, ибо всякий предел кладет конец движению, а человек должен всегда идти вперед:

…Вперед, средь счастья и мученья,
Не проводя в довольстве ни мгновенья!