История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Г-н Роза, которому я сначала пошел дать отчет обо всем, посоветовал мне сделать то, что хотел аббат Гримани, и я последовал его совету. Я получил полное удовлетворение, и приглашение к его столу мне польстило. Помимо этого, я был заинтригован моим новым жилищем у Тинторетты, о которой много говорили из-за князя Вальдек, тратившего на нее большие деньги. Епископ должен был приехать летом, мне надо было еще шесть месяцев ждать в Венеции этого прелата, который, возможно, направит меня на путь к понтификату. Таковы были мои «замки в Испании».

Пообедав в тот же день у г-на Гримани, ни слова не сказав Раццетте, сидевшему рядом со мной, я пошел в последний раз в мой прекрасный дом в С.Самуил, откуда отправил в лодке в мой новый дом все, что считал принадлежащим мне.

Мадемуазель Тинторетта, с которой я не был знаком, но знал манеры и характер, танцовщица была посредственная, но девушка умная, не красавица и не уродка. Принц де Вальдек, который много на нее потратился, не помешал ей сохранить своего прежнего покровителя. Это был знатный венецианец из рода Линь, ныне угасшего, шестидесяти лет, который бывал у нее дома в любое время дня. Этот сеньор, который меня знал, пришел ко мне в комнату на первом этаже в начале ночи, чтобы поздравить меня от имени мадемуазель, и сказать, что она рада моему соседству, и я бы доставил ей истинное удовольствие, приняв участие в ее ассамблее. Я ответил г-ну Линь, что я не собирался быть у нее, что г-н Гримани не предупредил меня, что комната, которую я занял, принадлежит ей, что не будь этого, я отдал бы ей долг вежливости еще до того, как прибыл мой маленький экипаж. После этих извинений мы поднялись на второй этаж. Он представил меня, и знакомство состоялось. Она приняла меня как принцесса, сняв перчатку, чтобы дать мне поцеловать руку, и, назвав мое имя пяти или шести иностранцам, которые там были, назвала их мне по одному, потом указала мне сесть рядом с ней. Она была венецианка, и, найдя смешным, что она говорит со мной по-французски, на языке, которого я не понимаю, я попросил ее говорить на языке нашей страны. Весьма удивившись тому, что я не говорю по-французски, она сказала, понизив голос, что я произведу невыгодное впечатление в ее доме, где она принимает только иностранцев. Я обещал ей научиться.

Через час прибыл вельможа. Этот щедрый князь говорил со мной на очень хорошем итальянском, и был очень любезен со мной на протяжении всего карнавала. В конце он дал мне золотую табакерку в качестве награды за очень плохой сонет, который я напечатал в честь синьоры Маргариты Гризеллини по прозвищу ла Тинторетта. Ее назвали Тинторетта, потому что ее отец был красильщик. Тот Гризеллини, которого возвысил граф Жозеф Бриджидо, был ее брат. Если он еще жив, он живет счастливой старостью в прекрасной столице Ломбардии. Тинторетта обладала намного большими достоинствами, чем Джульетта, чтобы влюблять в себя разумных мужчин. Она любила поэзию, и я, ожидая приезда епископа, был влюблен в нее. Она была влюблена в молодого врача по имени Ригелини, полного достоинств, умершего в расцвете лет, о котором я до сих пор сожалею. Я расскажу о нем, говоря о событиях, случившихся через двенадцать лет после описываемых.

К концу карнавала мать написала аббату Гримани, что ему должно быть стыдно, что епископ найдет меня поселившимся у танцовщицы, и он решил разместить меня порядочно и достойно. Он советовался со священником Тоселло, и рассуждая с ним о месте, которое было бы для меня наиболее подходящим, они решили, что ничего нет прекрасней, чем поместить меня в семинарию. Они сделали все без моего ведома, и кюре было поручено сообщить мне новость и убедить меня перейти туда добровольно и с добрым сердцем. Я смеялся, когда услышал, какой стиль использовал священник, чтобы меня успокоить и чтобы подсластить пилюлю. Я сказал, что готов идти туда, куда им угодно будет меня направить. Их идея была безумной, потому что в возрасте семнадцати лет и таким, какой я был, никому бы не пришла в голову мысль поместить меня в семинарию; но мысля всегда сократически, я не чувствовал никакого отвращения и не только согласился, но это показалось мне забавным, и мне захотелось быть там. Я сказал г-ну Гримани, что готов ко всему, лишь бы не был в этом замешан Раццетта. Он это обещал, но не сдержал своего слова после семинарии; я никогда не мог решить, был ли аббат Гримани добр, потому что был глуп, или его глупость была присуща его доброте. Но все его братья были из того же теста. Худший вариант, который фортуна может разыграть с молодым человеком не без таланта, это поставить его в зависимость от дурака.