Читаем История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 полностью

Я высадился на набережной Эсклавонцев у Гроба Господня, приказав ему меня ждать. Я завернулся в матросский плащ и пошел прямо в Сант-Августин на улицу Бернард, приказав мальчику из кафе отвести меня к двери дома, где жил Раццетта. Будучи уверен, что не найду его дома в этот час, я позвонил и услышал голос моей сестры, которая сказала, что если я хочу его найти, я должен прийти утром. Затем я пошел и сел у подножия моста, чтобы увидеть, с какой стороны он выйдет на улицу. Я увидел его без четверти в полночь, выходящим со стороны площади Св. Павла. Что ж, я узнал достаточно. Я вернулся в свою лодку и возвратился в форт, войдя через то же окно без малейших затруднений. В пять часов утра все видели меня прогуливающимся по форту. Таковы те меры предосторожности, которые я принял, чтобы утолить мою ненависть к мучителю, и быть уверенным в возможности доказать алиби, если придется его убить, как я предполагал. В день, предшествующий ночи, обговоренной с Блезом, я прогуливался с молодым Алвисом Зен, сыном прапорщика, которому было всего двенадцать лет, но который очень забавлял меня своими тонкими проделками. В дальнейшем он прославился до такой степени, что правительство направило его жить на Корфу, двадцать лет тому назад. Я буду говорить о нем в 1771 году. Прогуливаясь с этим мальчиком, я притворился, что подвернул ногу, прыгая с бастиона. Меня отнесли в мою комнату двое солдат, хирург форта заподозрил вывих и приговорил меня к постели, приложив к лодыжке салфетки, пропитанные камфарной водой. Все приходили меня проведать, и я попросил, чтобы мой солдат меня охранял, улегшись в моей комнате. Этому человеку было достаточно стакана водки, чтобы опьянеть и заснуть, как сурок. До того, как он заснул, я отправил домой хирурга и священника, который жил в комнате над моей. За полтора часа до полуночи я спустился в лодку. Вскоре после прибытия в Венецию я потратил су на хорошую палку и уселся на пороге предпоследней двери улицы со стороны площади Сен-Поль. Маленький узкий канал у входа в улицу как будто нарочно был приспособлен, чтобы сбросить в него моего врага. Этот канал сегодня уже не виден. Там его найдут через несколько лет. За четверть часа до полуночи я вижу его, идущего медленным и спокойным шагом. Я быстро выскакиваю с улицы, держась у стены, чтобы заставить его посторониться, и наношу ему первый удар в голову, второй – по руке, и третий, более размашистый, по телу, сбрасывающий его, громко кричащего и поминающего меня, в канал. В это время фурланец [52] выходит из дома с левой стороны, держа в руке фонарь, я наношу ему удар по руке, держащей фонарь, он роняет его и убегает по улице; бросив свою палку, я перелетаю площадь как птица и перехожу мост, в то время как народ ходит в двух шагах от места, где все произошло. Я миную канал в Сан-Тома, и через несколько минут я уже в моей лодке. Ветер очень сильный, но попутный, мы ставим парус и выходим в море. В тот момент, когда я влезаю в свою комнату через окно, звонит полночь. Я моментально раздеваюсь, пронзительным криком бужу моего солдата и приказываю ему идти к хирургу, потому что мне кажется, что я умираю от колик. Капеллан, разбуженный моими криками, спускается вниз и находит меня в конвульсиях. Уверенный, что диаскордиум мне поможет, он отправляется за ним, приносит, но вместо того, чтобы его принять, я его прячу, пока он ходит за водой. Через полчаса гримас я говорю, что чувствую себя хорошо, благодарю всех, и они уходят, пожелав мне хорошего сна. После отличного сна я остался в постели из-за моего предполагаемого вывиха. Майор перед отъездом в Венецию зашел меня повидать и сказал, что мои колики произошли от дыни, которую я съел.

В час пополудни я увидел опять этого майора. «У меня для вас хорошая новость – сказал он, улыбаясь – Раццетта прошлой ночью был избит палкой и сброшен в канал».

– Он не убит?

– Нет, но тем лучше для вас, потому что ваше дело было бы гораздо хуже, все уверены, что вы причастны к этому преступлению.

– Я очень рад, что в это верят, потому что отчасти я отмщен, но это будет трудно доказать.

– Вы правы. Раццетта, однако, сказал, что он узнал вас, и фурлан Патисси, которому сломали руку, в которой он держал фонарь, тоже. У Раццетты сломан нос, выбиты по меньшей мере три зуба и ушибы правой руки. Он вызвал вас к Авогадору. Как только г-н Гримани узнал о произошедшем, он написал «Знатоку письменности», жалуясь, что тот освободил вас, не предупредив его, и я приехал в военное ведомство как раз в тот момент, когда тот читал письмо. Я заверил Его Превосходительство, что это ложное подозрение, потому что я только что оставил вас в постели, неспособного перемещаться из-за вывиха, кроме того, я сказал ему, что в полночь вы чувствовали себя умирающим от колик.

– Он был избит в полночь?

– Так говорится в донесении. «Знаток» написал сначала г-ну Гримани, что он констатирует, что вы не выходили из крепости, но что пострадавшая сторона может отправить комиссаров для проверки факта. Ожидайте в течение трех – четырех дней допроса.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное