История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

На следующий день, после занятий у г-на Далакка, спускаясь по лестнице к выходу, я вижу Барбарукку, которая, проходя из одной комнаты в другую, роняет письмо, глядя на меня. Я вынужден забрать его, потому что поднимающаяся служанка смогла бы его увидеть. В этом письме, в которое было вложено другое, говорилось: – «Если Вы полагаете, что это ошибка – передавать это письмо своему другу, сожгите его. Пожалейте несчастную и будьте осторожны». Вот содержание вложенного и не заклеенного послания: «Если ваша любовь равна моей, вы не можете надеяться жить счастливо без меня. Мы не можем говорить или писать друг другу иным способом, чем тот, что я осмеливаюсь использовать. Я готова сделать абсолютно все, что может объединить наши судьбы до самой смерти. Подумайте и решите». Я чувствовал себя в высшей степени тронутым жестокой ситуацией этой девушки, но я, не колеблясь, решился отдать ей ее письмо на следующий день, в сопровождении моего, в котором я приносил бы извинения, что не могу оказать ей эту услугу. Я написал его вечером и положил себе в карман. На следующий день я пошел, чтобы отдать ей письмо, но, сменив костюм, я его не нашел, потому что оставил дома, и мне пришлось отложить все на завтра. Впрочем, я не видел и девушку. Но в тот же день появляется бедный несчастный любовник, входит в мою комнату, когда я иду обедать. Он бросается на диван, описывая свое отчаяние такими живыми красками, что, наконец, опасаясь всего, я не могу помешать себе успокоить его боль, отдав ему письмо Барбарукки. Он говорит о том, что убьет себя, потому что у него внутреннее ощущение, что Барбарукка решила больше не думать о нем. У меня не было другого способа убедить его, что его мнение ошибочное, как дать ему письмо. Это моя первая роковая ошибка в этом фатальном деле, совершенная по слабости сердца. Он его читал, перечитывал, он его целовал, он плакал, он бросался мне на шею, благодаря за жизнь, что я ему дал, и закончил, сказав, что он принесет мне, прежде чем я пойду спать, свой ответ, потому что его любовница нуждается в таком же утешении, как и он. Он ушел, заверив меня, что его письмо меня нисколько не скомпрометирует, А впрочем, я могу его прочесть. Действительно, его письмо, хотя и очень длинное, не содержало ничего, кроме уверений в вечном постоянстве, и химерических надежд, но, несмотря на все, я не должен был делать из себя Меркурия. Чтобы не ввязываться в это дело, я должен был подумать, что отец Жеоржи, безусловно, никогда не дал бы мне своего согласия на такую мою услугу. Найдя на следующий день отца Барбарукки больным, я имел счастье видеть его дочь сидящей у изголовья его постели. Я рассудил из этого, что она, возможно, прощена. Она, не отходя от постели отца, провела мой урок. Я отдал ей письмо ее любовника, которое она положила в карман, зардевшись, как огонь. Я предупредил, что завтра они меня не увидят. Это был день Св. Урсулы, одной из тысячи мучениц, девственниц и принцесс.

Вечером на ассамблее у Его Высокопреосвященства, куда я стал ходить регулярно, хотя он обращался ко мне очень редко, но некоторые видные лица обращались ко мне с речами, кардинал сделал знак мне приблизиться. Он разговаривал с этой прекрасной маркизой Г., о которой Гама заметил, что я нашел ее выше всех прочих.

– Мадам, – сказал кардинал, – хотела бы узнать, делаете ли вы успехи во французском языке, на котором она говорит превосходно.

Я ответил по-итальянски, что я многому научился, но еще не решаюсь говорить.

– Надо осмеливаться, сказала маркиза, но без претензий. Надо поставить себя вне всякой критики.

Я не упустил возможности придать слову «осмеливаться» смысл, о котором маркиза, разумеется, не думала, так что я покраснел. Заметив это, они с кардиналом перешли к другой теме, и я спасся бегством.

На следующее утро в семь часов я отправился к донне Сесилии. Мой фаэтон уже стоял у ее дверей. Мы отправились в заранее обдуманном порядке. Мы прибыли во Фраскати в два часа. Мой экипаж в этот раз был элегантный «визави», приятный и с такой хорошей подвеской, что донна Сесилия его похвалила. Я, в свою очередь, поеду в нем на обратном пути, заявила донна Лукреция. Я сделал ей реверанс, как бы поймав на слове. Таким образом, чтобы развеять подозрение, она бросила ему вызов. Наслаждаясь в полной мере, я в конце дня предался вовсю моей природной веселости. Щедро распорядившись насчет обеда, я позволил себя отвести на виллу Людовичи. Поскольку могло случиться, что мы потеряемся, мы назначили рандеву на час в гостинице. Скромная донна Сесилия взяла руку своего зятя, донна Анжелика – своего жениха, а донна Лукреция осталась со мной. Урсула пошла бегать со своим братом. Менее чем через четверть часа мы остались без свидетелей.

– Ты слышал, – начала она разговор со мной, – как безукоризненно я все устроила, чтобы провести два часа наедине с тобой? Опять это «визави». Как умна любовь!

– Да, мой ангел, любовь делает наши умы единым умом. Я обожаю тебя, и дня не проходит, чтобы я не обратился мыслями к тебе, чтобы убедиться в спокойном обладании тобой.