История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Первое, что я сделал, было выкинуть из моего багажа все, что у меня было из церковной одежды. Я безжалостно продал все еврею. Моя вторая операция состояла в том, чтобы отправить г-ну Роза все залоговые расписки, которые у меня были, и я приказал ему реализовать все и прислать мне остаток денег. С помощью этих двух операций я оказался в состоянии отдавать моему солдату те пресловутые десять су в день, что мне давали. Другой солдат, который был парикмахером, заботился о моих волосах, чем дисциплина семинарии заставляла меня пренебрегать. Я прогуливался по казармам в поисках развлечения. Дом майора — для чувства и казарма изрубленного подполковника — для толики любви по-албански были моими единственными развлечениями. Будучи уверен, что его полковник будет назначен бригадиром, он просил себе полк, в предпочтение перед конкурентом, внушавшим ему страх неудачи. Я написал ему краткое прошение, но такое энергичное, что «Знаток», спросив сначала, кто был автором, обещал ему то, что он просил. Он вернулся в форт таким счастливым, что, прижав меня к груди, сказал, что он мне всем обязан. Дав мне семейный обед, на котором его пища с чесноком сожгла мне душу, он подарил мне двенадцать бутаргов[50], и два фунта изысканного табаку с имбирем.

Эффект от успеха моего прошения заставил всех других офицеров поверить, что они ничего не добьются без помощи моего пера, и я не отказывал никому, что вовлекло меня в ссоры, потому что я служил одновременно сопернику того, которому я послужил ранее, и который мне заплатил. Став хозяином тридцати — сорока цехинов, я не боялся больше нищеты. Но вот прискорбный несчастный случай, который заставил меня провести шесть недель в большой печали.

2 апреля, в роковой день моего прихода в этот мир, сходя с кровати, я вижу перед собой прекрасную гречанку, которая говорит мне, что ее муж, прапорщик, имеет все основания, чтобы стать лейтенантом, и что это стало бы возможно, если бы его капитан не объявил себя его врагом, потому что она не хотела проявить к нему некоторое снисхождение, которое ее честь не позволяет ей проявлять ни к кому, кроме своего мужа. Она передает мне сертификаты и просит написать прошение, которое сама пойдет представить «Знатоку», и говорит в заключение, что, будучи бедой, она может вознаградить меня за старания только своим сердцем. Ответив, что ее сердца достаточно, чтобы вознаградить за труды, я веду себя с ней как человек, который стремится быть вознагражденным авансом, и встречаю то сопротивление, которое красивая женщина оказывает только для виду. После чего говорю ей прийти за запиской после полудня, и она довольна. Она не считает дурным оплатить мне секундным делом за один раз, а к вечеру, под предлогом некоторых корректировок, приходит вознаградить меня еще. Но через день после подвига, вместо того, чтобы ощущать себя вознагражденным, я оказался наказан и принужден был применить лечебное снадобье, которое лишь за шесть недель вернуло меня в полное здравие. Эта женщина, когда я был столь глуп, что упрекнул ее за подлое деяние, ответила со смехом, что она дала мне только то, что имела, и это для меня наука, чтобы быть настороже. Но мой читатель не может представить себе ни того горя, ни того стыда, что причинило мне это несчастье. Я смотрел на себя как на человека опозоренного. На примере этого события любопытные могут получить представление о моем легкомыслии. Г-жа Вида, сестра майора, чей муж был ревнивец, поведала мне однажды прекрасным утром, лежа со мной лицом к лицу, что он мучил ее душу не только своей ревностью, но и жестокостью, допуская ее спать в одиночестве в течение четырех лет, хотя она в расцвете лет. Бог не допустит, чтобы он узнал, что вы провели час со мной, добавила она, потому что он приводит меня в отчаяние. Доверие за доверие, — сказал я ей, проникнутый сочувствием, — если бы гречанка не ввела меня в позорное состояние, я счел бы, что судьба сделала меня счастливым, выбрав в качестве инструмента ее мести. При этих словах, которые я изрек со всей искренностью и, может быть, даже как комплимент, она встала, и горя гневом, высказала мне все, что оскорбленная женщина могла бы выложить забывшемуся смельчаку. Очень удивленный, хорошо понимая, что я мог бы этим пренебречь, я вернул ей реверанс. Она велела мне больше к ней не приходить, говоря, что я дурак, недостойный говорить с приличной женщиной. Я сказал ей, что приличная женщина должна быть более сдержанной в таких обстоятельствах. Я также добавил, что в дальнейшем она не будет столь сердита, и если я буду себя хорошо чувствовать, я смогу доставить ей большее удовлетворение.

Еще одним ударом, заставившим меня от души проклинать гречанку, явился для меня визит моих ангелов с их теткой и г-ном Роза в праздник Вознесения, когда форт стал местом проведения красивых представлений.