История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

На следующий день после того, как я передал сертификат предполагаемому маркизу де ла Петина, я повел на прогулку верхом мою дорогую Габриеллу вместе с Ипполитой. Вернувшись к себе, я встретил в дверях того человека, который называл себя мистер Фредерик, и про которого говорили, что он сын короля Корсики Теодора, барона де Нэофи, умершего, как все знали, в Лондоне. Мистер Фредерик сказал мне, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз, и я сказал ему подниматься. Когда мы остались одни, он сказал, что он знает, что я знаком с маркизом де ла Петина, и что, учитывая для него сейчас кредитное письмо на две сотни гиней, он хотел знать, что тот достаточно известен в своей стране, чтобы не сомневаться, что он достойным образом расплатится по нему.

– Мне необходимо это знать, – сказал он, – потому что те, кто выписал этот вексель, хотели, чтобы я его индоссировал.

– Я его знаю; но я ничего не могу сказать вам о его правах, потому что знаю его только здесь, и только от посланника короля Неаполя, с которым я знаком, и в словах которого не могу сомневаться, узнал, что он тот, за кого себя выдает.

– Если те, с кем я затеваю это дело, не решатся на это, согласитесь ли вы? Вы получите его по хорошей цене.

– Я не занимаюсь коммерцией. Я не заинтересован в барыше такого рода. Прощайте, мистер Фредерик.

На следующий день Гудар пришел мне сказать, что со мной хотел бы переговорить г-н Дюкло.

– Кто этот человек?

– Это знаменитый иезуит Ла Валетте, который произвел известное банкротство, которое привело к распаду Общества Иисуса во Франции. Он был выслан сюда, и у него должно быть много денег; я советую вам его выслушать. Я с ним познакомился в одном хорошем доме, и, зная, что я с вами знаком, он обратился ко мне. Чем вы рискуете, выслушав его?

– Прекрасно. Отведите меня к нему.

Он ушел, он назначил время и мы пошли после обеда к этому человеку, на которого мне очень хотелось посмотреть; он попросил у меня прощения и, когда Гудар ушел, показал мне обменный вексель маркиза де ла Петина, который требовалось учесть; тот сказал ему, что он может справиться о нем у меня относительно его прав, потому что мои достоинства известны всему Лондону.

Я ответил отцу Ла Валетте Дюкло то же самое, что и сыну покойного короля Корсики. Я покинул его, раздраженный этим странным Петина, который доставил мне столько хлопот. Я видел, что он интригует, и решил про себя поговорить с ганноверкой о том, чтобы он прекратил эти дела.

Я не нашел случая в тот же день. На следующий день я поехал верхом с моими девочками. Я был приглашен на обед милордом Пембруком, который получил Августу, я ожидал вечера, чтобы поговорить о ее старшей сестре, которая ушла и не возвращалась. В девять часов я получил письмо от нее, в котором было вложено письмо по-немецки для ее матери. Она говорила мне в нескольких словах, что, будучи уверенной, что не получит согласия своей матери, она уехала вместе со своим любовником, который получил достаточно денег, чтобы ехать к себе на родину, где они поженятся. Она благодарила меня за все, что я для нее сделал, и просила отдать вложенное ее матери, проявить к ней сочувствие и заставить ее выслушать резоны, заверив, что она уехала не с авантюристом, но с человеком достойным, равным ей. Я показал моим трем девицам письмо их старшей сестры и сказал подняться вместе со мной к их матери. Виктория сказала, что следует дождаться завтрашнего дня, потому что эта ужасная новость помешает той спать. Мы грустно поужинали.

Я видел, что эта девушка пропала, и спрашивал себя, не я ли тому причиной, потому что если бы я не вытащил его из тюрьмы, он ничего бы не смог сделать. Маркиз Караччиоли был прав, когда говорил, что я совершаю добрый, но глупый поступок. Я немного утешился в объятиях моей дорогой Габриеллы.

Какие я выдержал переживания утром, когда должен был успокоить отчаяние, в которое впала их мать при чтении немецкого письма! Она плакала, она говорила нелепые вещи, она сердилась на меня за то, что я вызволил его из тюрьмы и затем позволил увидеться с ее дочерью у себя дома. Не следует никогда уличать лицо, находящееся в скорби, в его собственных ошибках, потому что, успокоившись, оно поймет их само, и будет благодарно тому, кто позволил ему выговориться.

Я провел две недели после этого события очень счастливо, вместе с Габриэллой, которую Виктория и Ипполита рассматривали как мою жену. Выезжая почти каждый день на лошади, Габриелла стала такой же умелой, как и ее сестра; она составляла мое счастье, как и я – ее, во всех смыслах, особенно в верности, с которой я продолжал относиться к ее сестрам только как к добрым подругам, никогда не вспоминая, что спал с ними, не позволяя себе по отношению к ним никаких свобод, поскольку это бы ей не понравилось. Я заказал им платья, белье, хорошо устроил в доме, хорошо кормил и, пользуясь всеми радостями, доступными в Лондоне, они обожали меня как своего божка, который делал их счастливыми. Они строили себе иллюзии и хотели вообразить, что это никогда не кончится.